Когда засинел поздний зимний рассвет, Сергей наконец заснул. Манефа Семеновна, тоже всю ночь не смыкавшая глаз, обрадовалась, думала, больному немного полегчало. Но с полудня ему стало заметно хуже.
Следующая ночь оказалась тревожнее минувшей. Манефа Семеновна кропила Сергея святой водой, поила ею из чайной ложечки; когда он чуть забывался, вставала перед образом на колени и, плача навзрыд, просила бога, чтоб исцелил "отрока Сергея".
- Господи, - шептала она, - меня лучше прибери, мои старые кости и без того покоя просят, а мальчишечка-то и не жил еще. Пощади раба своего отрока Сергея.
Новый день не принес радости. Сергей почти все время бредил, не узнавал Манефу Семеновну, на ее вопросы отвечал что-то непонятное, произносил какие-то бессмысленные слова. Старуха совсем растерялась, не знала, что еще нужно делать, чтобы хоть немного помочь ему. За последние двое суток, и без того худая, она высохла словно щепка. Чего никогда не случалось, стал выть Шарик. Это нагоняло еще большую тоску.
Зашел Степан Силыч. Он и раньше навещал Манефу Семеновну, она его, бывало, то обедом накормит, то рубашку постирает. Суровый был человек Степан Силыч, неразговорчивый и на весь белый свет злой, но Манефа Семеновна умела с ним ладить и относилась к нему как "священному лицу". Приход Силыча обрадовал Манефу Семеновну - короткий зимний день уже клонился к вечеру, печка давно остыла, в комнате стало прохладно, а она ни на минуту не могла покинуть больного, чтобы принести дров да сходить к колодцу за водой.
Силыч согласился посидеть у постели больного.
- Видать, огневица, - сказал он вернувшейся старухе. - И опять же будто на легкое перекинулась. Я думаю - плохие его дела.
- Да что вы, Степан Силыч! - взмолилась старуха.
- Врачиху не звали?
- А что она? Такой же человек, как и мы, грешные. Если бог не даст... - Манефа Семеновна не закончила фразу и с надеждой взглянула на Силыча. - Может, и вправду позвать?
- Вишь ты, как воет, проклятая, прости господи, - хмуро пробурчал Силыч, услышав тоскливый вой Шарика. - Удушить бы надо. Или сулемы дать, чтоб подох. Не к добру это. Ты, сестра Манефа, допреж всего Никона Сергеевича позови, пускай он посмотрит. Глаз у него верный. К тому же мальчишка, пожалуй, некрещеный живет, значит - нехристь. Окрестить надо, пока не поздно, о душе невинной подумать. Посоветует - врачиху зови. Для такого дела я могу сбегать за ним. Сходить, что ли?
- Уж потрудитесь, Степан Силыч...
- Ты, сестра, так горько не убивайся. Все мы смертны. Все там будем. И уж если бог наметил забрать человека к себе, ни слезы не помогут, ни врачи не выручат.
Старец Никон пришел, пощупал лоб мальчика, покачал головой и сокрушенно вздохнул:
- Огневица.
Затем припал ухом к груди Сергея.
- Сердчишко-то как торопится... Бьется, словно птичка в клетке. Долго не выдержит. Быстро же скрутило мальчишечку. А ты не плачь, сестра Манефа, - обратился он к старухе, заметив, что та украдкой смахивает слезы. - Господь дает, господь и берет, на то его святая воля.
Тут Манефа Семеновна не выдержала и всхлипнула.
- Привыкла я к нему. Своих-то не было... Как же я жить без Сереженьки буду... Может, за врачом сбегать? Степан Силыч советует.
Старец Никон нахмурил лоб.
- Почему не позвать? В Евангелии сказано: господь умудряет слепцы. Случается, и врачи помогают. Только я думаю - поздно. У мальчика под ногтями сине, значит, исход души наступает. Окрестить бы успеть да отходные молитвы прочитать - приготовить душу отрока к дальней дороге. Нехорошо будет, сестра Манефа, если он отойдет от нас нехристем. Все мы будем за это в ответе перед богом.
- Крестить-то в купели положено, - сказал Силыч, - а его куда окунешь? К тому же мальчонка совсем бесчувственный. Как тут?
- Покропим святой водой да молитвы прочитаем. Не до купели. Господь милосердный простит, - ответил старец Никон. - Есть вода свяченая?
- А как же, есть, - засуетилась Манефа Семеновна.
...Вечерело. Метель утихла еще утром, и сейчас в воздухе стояла тишина; похрустывание под ногами снега, накрепко схваченного лютым морозом, напоминало Тане треск от раздавливаемых дверью орехов.
Не видя Сергея в школе и сегодня, Таня в конце занятий подошла к классной руководительнице и спросила, не сходить ли к нему. Узнав, что девочка живет по соседству, учительница обрадовалась и попросила зайти узнать, как он себя чувствует. И вот, поднимаясь с сугроба на сугроб, не заходя домой, Таня прямо из школы направилась к Зотовым.
В их избе горел огонь. Ганя хотела было заглянуть в окошко и не решилась - хоть Сергей и друг, а подглядывать все же неловко.
Тут она услышала протяжный вой. "Где же это? Уж не Шарик ли?" подумала девочка и вошла в калитку. Вой прекратился. На крылечке, мордой к двери, сидел пес. Приложив нос к дверной щели, он жадно нюхал воздух. Затем поднял морду кверху и горестно, протяжно завыл. Услышав шаги, он повернулся навстречу, а узнав Таню, тихо заскулил.
- Ты чего, Шаринька? - ласково склонилась к нему девочка и зазябшей рукой погладила.
Из его грустных глаз выкатились две слезинки. Да, да, самые настоящие слезы. И он снова завыл.
Дверь приоткрылась. На пороге с палкой в руках появился Степан Силыч.
- Пшел вон, - замахнувшись своим костылем, крикнул он. - Развылся тут... На свою погибель, пакостный.
Увидев Силыча, Шарик ощетинился, щелкнул зубами и, зарычав, спрыгнул с крыльца.
- Вы зачем на него палкой? Он же плачет, - решительно вступилась Таня.
- За надом, - грубо ответил Силыч. - Не плачет он, а воет. Собаки к добру не воют.
Таня хотела войти в дом, но Силыч преградил ей дорогу.
- Туда нельзя. Там богу молятся.
- Богу молятся? Почему? - не понимала Таня.
- "Почему, почему"! Обыкновенно почему. Там старец Никон отходные молитвы читает.
Таня никакого старца Никона не знала.
- Мне мальчика Сережу нужно повидать. Из школы я. Меня учительница послала.
- Плохой он, ваш Сережа, - чуть помолчав, ответил Силыч.
- Как плохой?
- Помирает, - пояснил Силыч.
- По-ми-ра-ет? - растерянно протянула потрясенная страшным сообщением Таня.
- Видать, и до утра не дотянет. Словом, часует. У него завелось воспаление в легких. Сгорел весь.
Таня метнулась со двора.
Домой она прибежала вся в слезах и с криком: "Сережка умирает!" бросилась к матери.
Елена Петровна только что пришла с работы и даже не успела еще как следует отогреться. Выспросив у дочери все, что нужно, она тут же стала торопливо одеваться.
- И я, мамочка, и я с тобой, - взмолилась Таня.
- Дочка, я не на прогулку иду. Сиди дома, - строго сказала Елена Петровна и поспешно ушла.
Скоро во двор Зотовых вошли три женщины. Это были Елена Петровна, Антонина Петровна Семибратова и старушка врач Вера Николаевна.
Сергей лежал с закрытыми глазами. Грудь его высоко поднималась, и всякий раз при выдохе он стонал.
Вера Николаевна торопливо сбросила пальто, погрела у печки руки и решительно двинулась к больному.
- Вы что хотите? - спросила Манефа Семеновна.
- Хочу посмотреть больного.
- Вера Николаевна - врач, - пояснила Семибратова.
- Может, уж и тревожить не надо, - несмело возразила Манефа Семеновна. - Чуть дышит.
- Вон до чего довели парнишку! Люди называется, - не выдержала Семибратова.
- Господи, да разве я ему худа хотела! - вытирая слезы, взмолилась Манефа Семеновна.
Выслушав Сергея, Вера Николаевна вздохнула.
- Ну что? - одновременно спросили Елена Петровна и Семибратова.
- Пневмония. Крупозное воспаление легких. Активный процесс. Ну почему же вы раньше меня не позвали!.. - укоризненно сказала Вера Николаевна. Манефа Семеновна промолчала. - Дадим ему сейчас сульфидин. Поставим банки...
- Плохо? - чуть слышно спросила Елена Петровна.
- Случай тяжелый.
- Но все же можно помочь? - допытывалась Елена Петровна.
Вера Николаевна ничего не ответила, в раздумье пожала плечами.
- Нужен пенициллин. Он чудеса делает при воспалении легких. Но у нас его сейчас нет.