1 января
Празднования и поздравления, и всюду металлорок. Он сводит с ума не одними децибелами, но и ритмом, который не только отупляющ, но соматически разрушителен. Это маршеобразный ритм, настраивающий на агрессивную атаку. Олег Чухонцев обо всем сразу: это не соревновательная идеология, а главари группы захвата.
Просто так встретилось в записках: Бердяев Булгакову: «А что, Аделаида (Герцык) была сегодня очень софийна?».
3 января
Вечером звонил Аверинцев, еще раз поздравил с Новым годом: «Чтобы твоя воля все препятствия побеждала». (В другой раз сказал: «Чтобы ты так же крепко держала меч в своей руке».) Еще раз вспомнил анекдот о различии между немцами и австрийцами, только один австриец теперь – пиво, а два – вальс, а в другом варианте было – «психоаналитик и пациент», а трех по-прежнему не бывает, потому что тут примешивается кто-нибудь из инородцев.
И еще Сережа рассказал анекдот из тех любимых, что сравнивают ментальность двух наций: как в конце 1-й Мировой войны в окопе два офицера, прусак и австриец, обсуждали положение вещей, когда все трещало по швам; прусак, подкручивая ус, говорит: «положение серьезно, но не безвыходно». Австрияк отвечает: «положение безвыходно, но несерьезно». «Тебе не кажется, что наступает конец света, ведь мой свет – это Европа. Америка кончилась, срам! Ирак бомбят, хорошо это или плохо, но это серьезно. И в этот момент вся Америка занята Моникой Левински. Если бы коммуниствующие пацифисты устраивали демарши, это было бы еще ничего. А тут сочетание похабства с реликтами худшего ханжеского пуританизма. На этом фоне как велик Саддам Хусейн!». Тут я заметила о парадоксальной ситуации Клинтона: нас, весь мир, уверяют, что все дело в юридической стороне, а именно, в нарушении клятвы на Конституции, присягая которой, он дал слово не врать. Что ж, проступок ужасный. Но для установления факта самого служебного романа обличители публично погрузились в раскапывание и извлечение на свет интимных подробностей прелюбодеяния, на фоне чего нравственная сторона дела скрылась из виду. Сережа с этим сразу согласился.
Мы опять возвращаемся к Ираку: «В настроениях иракцев есть то, что я не могу не уважать. И если этого не понимать, то это еще одно свидетельство безумства. Фукуяма поразил меня не рассуждениями о конце истории, а тем, что объяснял российские события не экономическими, а оскорбительными мотивировками. (Я вспомнила, что Аристотель делил все мотивировки на: 1) разумные, 2) оскорбительные и 3) вожделительные. Выбирайте, которые тут главные.) Мир сейчас довольно сильно рассердился на Америку за Ирак. Вся Европа, кроме Германии, чувствует себя слабой, на задворках».
«А что делается с исламом? Ислам кротким не был никогда. Однако террором занимались исламисты, и их презирали в исламском же мире, а теперь умма молчит. С раввином я пререкался на Святой земле, но с мусульманством знаком по рассказам родителей, которые во время войны укрывались в Средней Азии, откуда мои главные познания. Вряд ли те склонны к пререканиям».
Зашел разговор о Бахтине. «Махлин, – сказал Сережа, – занимается ужасающей бахтинской индустрией. Но меня пугает и противоположный негативистский подход к Бахтину»; привел в пример некоего иностранца. «Когда человек, совершенно не потрудившийся внимательно вникнуть в то, что говорит Бахтин о Достоевском, одним жестом отметает все, то это очень противно». Мы пришли к выводу, что «ужасающая индустрия» развернулась во всех областях умственной деятельности. Сережа: «А Гройса знаешь? Он – диктатор в Германии, впрочем, как и в России. Он всем объяснял, что Бахтин тоталитарист и сталинист. Мандельштамовская индустрия тоже есть, а так как Осип Эмильевич был человек еще более уязвимый, то, читая статьи о нем, я оглядывался на его портрет. Проблема не в том, что люди занимаются известными лицами и существенными предметами, а в том, что то, что было до них, им совершенно чужое». (Я: «Такова новая философская кухня во Франции. И мы им, новым любомудрам, платим благодарным подражанием».) В отношении истолкования поэзии – этим все больше занимается мой уважаемый антипод – Гаспаров. Оказывается, по его мнению, стихи не могут быть просто поняты, без научного посредника-толмача. Это позиция инопланетянина…» (При этом отношения С. с Гаспаровым были уважительно-дружескими, между ними был даже заключен договор: кто первый уйдет из мира, тому оставшийся напишет некролог. Гаспаров это слово сдержал.) «Характерна история одного завкафедрой литературы Венского университета, словака, который был возмущен поданным мной списком литературы для студентов – наличием в нем четырех романов Достоевского и отсутствием поэмы о Владимире Ильиче Ленине Маяковского. “Где поэма?”