Когда исполнялись любимые вещи Владимира Васильевича - произведения Мусоргского, Бородина, Глазунова, Римского-Корсакова, скерцо из квинтета Брамса или "Пассакалья" Баха, - он не мог сидеть спокойно. Вставал с кресла, бродил по комнате, подходил к играющим и как-то гудел, выражая свое удовольствие.
Но вот перерыв. Все идут в столовую. В дальнем конце стола, за самоваром, сидит дочь Стасовых Елена Дмитриевна. Одетая обычно в черное платье, она с приветливой улыбкой разливает чай. Я заметил, что вокруг Елены Дмитриевны был свой мир, живший какими-то особыми интересами. Что это за мир, я узнал позже.
Выйдя из тюрьмы после ареста у Казанского собора, я поспешил к Стасовым. Здесь меня встретили с горячим сочувствием.
Кровавая расправа над студентами и рабочими, которую учинило царское правительство у Казанского собора 4 марта 1901 года, вызвала возмущение передовой русской интеллигенции. Ученые, писатели, видные общественные деятели в своих гневных письмах, направленных в редакции газет, обличали произвол и насилие властей.
Были очень взволнованы в те дни и братья Стасовы-Владимир Васильевич и Дмитрий Васильевич. Увидев меня после выхода из тюрьмы, они заставляли вновь и вновь рассказывать со всеми подробностями о происшедшем у Казанского собора, о днях, проведенных в заключении. Дмитрий Васильевич даже предложил отпечатать мой рассказ на гектографе для нелегального распространения.
Внимательно слушала мри горячие рассказы, полные возмущения бесчинствами полиции, и Елена Дмитриевна. Она словно изучала меня. А спустя некоторое время, когда мой пыл несколько поостыл и я обрел равновесие духа, Елена Дмитриевна решила, что настало время для откровенного разговора.
Этот разговор навсегда остался в моей памяти. Ведь с него началась новая полоса моей жизни.
Елена Дмитриевна познакомила меня с условиями революционной работы в подполье и предложила помогать ей. По ее словам, я был подходящим человеком для такой работы. Семья наша была вне подозрений: достаточно сказать, что мой брат, дяди, муж сестры были офицерами лейб-гвардии. Я нигде не служил, в средствах не нуждался, мог свободно располагать своим временем, имел много знакомых. Всё это должно было облегчить мою работу. Правда, я был арестован у Казанского собора, но вряд ли полиция придала этому факту серьезное значение. Что, в самом деле, могло быть общего с революционерами у выходца из семьи Бурениных? Очередная прихоть баловня судьбы...
На предложение Елены Стасовой я, не задумываясь, ответил согласием. Выстрелы у Казанского собора определили мое отношение к господствующему строю. Я горел желанием принять участие в борьбе с царизмом. А Елена Дмитриевна постепенно все больше посвящала меня в свою работу, рассказала о деятельности Российской социал-демократической рабочей партии, о газете "Искра", о Владимире Ильиче Ленине.
В конспиративном отношении условия для нашей совместной работы с Еленой Дмитриевной Стасовой были необычайно удобными. Мы могли часто видеться в доме ее родителей. Я состоял членом общества "Помощь в чтении больным и бедным", председателем которого был Дмитрий Васильевич Стасов. К тому же моя мать была казначеем в обществе "Детская помощь", где председательствовала мать Е. Д. Стасовой. Мне доводилось устраивать концерты в пользу этих обществ. Словом, меня считали своим человеком в семье Стасовых, и я не должен был из своих посещений делать тайны.
Вспоминаю, как однажды, обмотанный нелегальной литературой, только что прибывшей из-за границы, явился я к Стасовым, чтобы передать литературу Елене Дмитриевне. В квартире Стасовых, как это часто бывало, музицировали. Мой приход был очень кстати: требовался партнер для игры в восемь рук. Меня радостно встретили и сразу же, не дав опомниться, усадили за рояль. Чувствовал я себя в своем бумажном панцире весьма неловко и поэтому играл плохо, несусветно врал, что вызвало общее удивление. Мать Елены Дмитриевны сокрушалась:
- Какая впечатлительная натура у Николая Евгеньевича! Очевидно, он чем-то расстроен сегодня.
Страдал я и за чаем. Только выйдя из-за стола, я смог наконец проникнуть в комнату Елены Дмитриевны и "разгрузиться". После этого моя "впечатлительность" сразу прошла. Я вернулся в гостиную, сел за рояль и играл вполне прилично.
Хочу сказать о том, как относился к революционной работе своей дочери и ее друзей отец Елены Дмитриевны. Подпольщики бывали в его доме очень часто. Во все часы дня, а иногда и поздней ночью мы являлись сюда по разным срочным и сугубо секретным делам. Никогда Дмитрий Васильевич не расспрашивал нас, но мы отлично видели, что он многое знает, о многом догадывается.
Помню такой случай. Решив показать мне какую-то книжку или ноты, Дмитрий Васильевич подошел к книжной полке в своем кабинете, достал книгу. Вдруг из нее вылетела не то записка, не то нелегальная брошюрка или прокламация. Надо было видеть, как лицо его выразило недоумение, как брови поднялись кверху, как лукавые искорки зажглись в его глазах.
- Черт возьми, опять Леля сунула сюда свою нелегальщину, просто беда с ней, - проговорил Дмитрий Васильевич наигранно сердитым голосом и тут же бережно положил "нелегальщину" обратно.
Елена Дмитриевна окрестила меня "Борисом Ивановичем", и под этой кличкой я начал свою работу. Затем я стал "Виктором Петровичем", "Владимиром Борисовичем" и наконец "Германом Федоровичем". Последняя кличка закрепилась за мной на долгие годы. Присоединив к моей фамилии первые буквы моего имени и отчества, товарищи звали меня часто "Небурениным" в отличие от черносотенца-писателя В. П. Буренина.
Внешне моя жизнь ничем не изменилась. По-прежнему я участвовал в нескольких филантропических организациях, устраивал благотворительные концерты, музыкальные вечера в богатых домах. По-прежнему я одевался у самых модных портных Петербурга, а швейцары, получая от меня щедрые чаевые, низко кланялись и называли меня не иначе, как "ваше сиятельство".
Не раз я подумывал о разрыве с семьей, о переходе на нелегальное положение, но условия, в которых я находился, настолько помогали подпольной работе, что отказаться от них было бы преступлением по отношению к партии. Сделать это я не имел права. Мне, выходцу из богатой купеческой среды, имевшему вид весьма благополучного буржуа, удавалось легче скрывать свое лицо подпольщика.
Транспорты литературы
В начале я выполнял небольшие поручения, но постепенно круг моей деятельности расширялся. Е. Д. Стасова ввела меня в техническую группу при Петербургском комитете РСДРП.
Елена Дмитриевна была моим талантливым педагогом и руководителем в области конспирации. Она работала изумительно четко и от своих помощников также требовала самой строгой дисциплины, не допуская никакой мягкотелости. Владимир Ильич как-то дал Е. Д. Стасовой кличку "Абсолют".
Первое время требования Е. Д. Стасовой казались мне чрезмерно суровыми. Но вскоре я убедился в том, что Елена Дмитриевна права, что в своей конспиративной работе мы идем единственно правильным путем. Техническая работа в условиях подполья была крайне сложной, трудной и ответственной. Нечего и говорить, что малейшая ошибка вела к провалу, наносила большой вред нашему делу. Для многих товарищей она могла повлечь за собой тюрьму, ссылку, каторгу.
Очень подкупала в Елене Дмитриевне ее постоянная бодрость и жизнерадостность даже в самые, казалось бы, критические минуты. Следуя ее примеру, я старался быть таким же, вырабатывать в себе внутреннюю дисциплину и самообладание.
В 1901 году Е. Д. Стасова, будучи агентом ленинской "Искры" в Петербурге, поручила мне организовать транспортировку в Россию через границу нелегальной социал-демократической литературы. Это было нелегкое, но очень важное дело. Владимир Ильич Ленин придавал большое значение организации транспортов марксистской литературы в Россию.
Существовали разнообразные способы пересылки литературы. Склеенные номера "Искры", а позже газеты "Вперед" и других большевистских газет, напечатанные на специальной тонкой бумаге, заделывались в переплеты детских книг или альбомов, которые высылались в Россию по определенным адресам. Получив такую книгу, оставалось снять переплет, размочить газеты в теплой воде, отделить лист от листа, просушить, а затем уже можно было и читать газету.