Операцию по удалению клеща, которую я проделал из добрых чувств к нашему пленнику, ежик воспринял как акт недружелюбия и так обиделся, что до самой ночи не показывал носика и не желал разворачиваться. Но когда все улеглись спать, он пробудился, но не убежал от нас, а проявил бурную деятельность, принялся швырять из стороны в сторону пустую консервную банку, покатал по земле пустую бутылку, крутился возле бивака добрых полночи. Потом исчез.
Еж проявил немалую сообразительность: определил, что мы все спим и, следовательно, для него не опасны. Показал и любознательность: ушел от нас, только когда основательно познакомился с биваком.
Доверчивость ежа к человеку, быстрота, с которой он осваивается в его жилище, способность без видимого ущерба для себя переносить неволю — поразительны, и мне не раз думалось, что, возможно, в очень давние времена этого симпатичного зверька держали при себе наши древние предки. Он очень исправно охотился на мышей — завзятых врагов пищевых запасов человека, и, кроме того, вызывал невольную симпатию своими добродушием, веселым нравом и непосредственностью.
Экономя время, мы мчимся без остановок к Балхашу, даже завтракали на ходу. Пустыня пожелтела, полыхает над нею жаркое солнце, столбик ртути термометра на ветровом стекле автомобиля переваливает за отметку сорок градусов. Местами поплавился асфальт, блестит черной жижей, и машину, влетевшую в нее, притормаживает. Угодили же в такую погоду! Водители машин отсиживаются в тени у колодцев и арыков. От перегрева быстрее выходит из строя резина. Мы же, невольники, торопимся.
Медленно и однообразно тянется путь по асфальту. Взлетит кобчик, помчится за жаворонком. Мелькнет у дороги суслик и спрячется в свою норку. По горячему асфальту пробежит ящерица, лежит раздавленная машиной змея. Какой шофер упустит случай расправиться с несчастным пресмыкающимся, оказавшимся на его пути. И вдруг на обочине сидит совсем белый суслик. Мелькнул, скрылся в своем убежище. Никогда не видел суслика-альбиноса. Трудно ему, бедняжке, такому заметному среди своего племени. Да и врагам виден.
Я рад тому, что мы едем без остановки. В такую жару невыносимо стоять на месте. Через открытое лобовое стекло обдувает ветер. Жара не спадает до самого вечера. Потом солнце зависает прямо на пути над лентой асфальтового шоссе, и отблеск его от дороги и от капота машины слепит глаза.
Темнеет. Доносится тяжелый запах сероводорода. Наконец из-за пологих каменистых горок показывается сине-зеленая полоска озера Алакуль в окружении широкой каемки белых, покрытых солью берегов. Оно когда-то было продолжением Балхаша, теперь же отделилось, и уровень его сильно упал.
Пора остановиться на ночлег. Мы съезжаем с дороги и, проехав около полукилометра, останавливаемся на вершине холма над простором безжизненного умирающего озера. Запах гниющих водорослей портит настроение. Зато как хорошо утром! Ветер изменился, отнес в сторону озерные запахи, воздух чист, свеж, и, хотя на термометре уже под тридцать градусов, жары будто нет.
Я давно заметил, что у сидящего за рулем зрение всегда работает с напряжением, не в пример разомлевшим от однообразия пустыни пассажирам.
— Посмотрите! — говорю я своим спутникам. — Сбоку дороги будто две птицы большие движутся.
— Нет никаких птиц, мерещится вам, это камни! — отвечают мне.
Машина идет быстро, и через несколько секунд, действительно, рядом с дорогой я вижу двух больших уток-пеганок. Они идут в некотором отдалении друг от друга, а между ними ровной цепочкой тянутся восемь птенчиков-пухлячков. Взрослые птицы-родители хотя и шагают степенно, но с тревогой поглядывают в нашу сторону, у пухлячков же ножки семенят с необыкновенной быстротой.
Я невольно загляделся на мирное семейство: большая жаркая и почти мертвая пустыня под синим небом, далеко за холмами — белая полоска Балхаша, и утки-пеганки со своим выводком с извечными родительскими заботами.
У птиц сейчас такое важное событие! Где-то вдали от озера, в покинутой норе лисицы, утки вывели свое потомство, и вот теперь происходит первый выход в свет молодежи, переселение ее в родную стихию.
С фоторужьем я тихо крадусь вслед за трогательной процессией, а бедные утки от волнения раскрывают красные клювы, одна из них приседает на ходу, подает какой-то сигнал опасности, и восемь пар крошечных глаз на пестрых головках, поблескивая, с тревогой смотрят на меня.
Сюжет для фотографии интересный, и мне бы подойти поближе, снимать да снимать. Но, право, совестно и жаль тревожить мирное и беззащитное семейство. Откуда им знать, что у меня самые добрые намерения. Сколько опасностей угрожает бедным птенцам, прежде чем они станут взрослыми. Вот и сейчас вдруг объявится в небе коршун, или из-за куста выскочит лисица. Подожду лучше на бугре, пока вся трогательная компания доберется до воды. Бог с ним, со временем, успею сделать все свои дела!