Чу! Дёрнул коростель, искать его напрасно, —
Как щука в Немане, он в зелени атласной.
Там колокольчиком весенним льются песни,
А жаворонка нет, он скрылся в поднебесьи.
Тут воробьёв вспугнул орлиный клёкот грозный,
Пугает так царей комета в выси звёздной [1].
Вон ястреб в синеве повис насторожённый,
Дрожа, как мотылёк, булавкою пронзённый;
Едва завидит он добычу острым взором,
Как тотчас с высоты метнётся метеором,
Когда же, господи, закончатся скитанья,
И мы на родину вернёмся из изгнанья!
Ударим конницей на зайца и лисицу
И дружно выступим пехотою на птицу!
Домашние счета заменят нам газеты,
А косы и серпы — клинки и пистолеты!
Вот солнце поднялось, лучи прокрались снова
Сквозь щели узкие на ригу Соплицова
И на душистое рассыпанное сено,
Где летом молодёжь спала обыкновенно;
Полоски золота, в глухую темь проёма,
Как ленты из косы, струились невесомо.
Светило раздразнить лучами спящих хочет,
Как девушка цветком любимого щекочет.
Чирикать воробьи пустились на рассвете,
Загоготал гусак, за ним другой и третий,
Вот утка крякнула, наскучивши молчаньем,
Скотина ей в ответ отозвалась мычаньем.
Все поднялись уже, лежит один Тадеуш,
Он после ужина взволнован был, и где уж
Сомкнуть глаза ему! И петухи пропели,
А он всё вертится бессонный на постели,
И в сене, как в волнах, под утро утонул он,
Спал до тех пор, пока в глаза ему не дунул
Холодный ветерок. Он глянул, беспокоясь,
То бернардин вошёл, в руке сжимая пояс.
«Surge, puer!» сказал и тотчас для острастки
Он поясом взмахнул с угрозой, полной ласки [2].
А во дворе уже охотники толпятся,
Выводят лошадей, галдят и суетятся,
Повозки катятся, всё делается споро,
Вот грянула труба и выпущена свора.
Завидев лошадей, псарей и доезжачих,
Борзые прыгают на радостях собачьих,
Визжат и мечутся, — что делается с псами!
Бегут и головы суют в ошейник сами!
Должна удачной быть, по признакам, охота.
Дал Подкоморий знак скорей открыть ворота.
Один вслед за другим, все едут тихо, чинно,
И растянулся ряд в дороге цепью длинной:
Асессор посреди, с Нотариусом рядом,
Грозят по временам друг другу мрачным взглядом,
На поединок свой они, как люди чести,
В беседе дружеской неспешно едут вместе.
Асессор Сокола ведёт благопристойно,
И держит Куцого Нотариус спокойно.
Коляски позади, а сбоку кавалькадой
Гарцует молодёжь — покрасоваться рада.
Ксёндз Робак по двору похаживал без спешки,
Творил молитвы он, но не сдержал усмешки.
При виде юноши, ещё раз оглянулся
И поманил его. Тадеуш встрепенулся,
Ксёндз пальцем погрозил Тадеушу сурово,
Но на вопрос его не отвечал ни слова.
Как ни выспрашивал Тадеуш бернардина,
Тот оставался нем и с набожною миной
Надвинул капюшон, окончивши молиться [3].
Пришлось Тадеушу в сомненьи удалиться.
Меж тем охотники борзых попридержали,
На месте замерли, покрепче сворки сжали,
И каждый призывал к молчанию другого,
Уставясь на Судью; приметил тот косого,
На камень поднялся — и прочим с возвышенья
Он знаками давал свои распоряженья.
Все поняли его, — как вкопанные стали,
И все Асессора с Нотариусом ждали.
Тадеуш обогнал соперников и разом
К Соплице подскакал, ища косого глазом,
Но серого никак не сыщешь в сером поле,
Среди камней русак укроется тем боле.
На зайца указал Тадеушу Соплица,
Русак к земле приник, боясь пошевелиться.
Как зачарованный, предчувствием терзаем,
Глазами красными глядел русак в глаза им.
От ужаса застыл с остекленелым взглядом,
Казался мёртвым он, как мёртвый камень рядом.
Пыль по полю летит, клубится тучей рыжей,
То Куцый с Соколом, они всё ближе, ближе…
Но тут Нотариус с Асессором вступили
И с криками «ату!» исчезли в гуще пыли.
Пока погоня шла, недалеко от лога
Вдруг показался Граф, он опоздал немного [4].
Неаккуратностью прославился в округе,
Хоть были у него «во всём виновны слуги».
Проспал он и теперь. К охотникам, весёлый,
Он рысью поскакал, пустив по ветру полы,
В английском сюртуке изысканного кроя.
И слуги на конях за ним трусят рысцою;
Белеют их штаны, и на грибы похожи
Шапчонки чёрные, черны ботфорты тоже.
Граф наряжал их так согласно новой моде,
И звал жокеями в домашнем обиходе [5].
вернутьсяПо средневековым представлениям, появление кометы предвещало войну, ужасающие бедствия и перевороты, чреватые опасностями не только для народов, но и для государей.
вернуться«Surge, рuеr!» (лат.) — «Вставай, мальчик!» Этот, в устах Робака, шутливый окрик взят из хорошо знакомой Тадеушу школьной грамматики Копчинского, где слова эти приводились в виде примера на повелительное наклонение: «Surge, рuеr, sume librum» и т.д. («Вставай, отрок, собери книги»). Так ксёндз Робак напоминает Тадеушу популярное школьное выражение и угрозу, заставлявшую школьника пораньше вставать.
вернутьсяКсёндз Робак с самого начала действия поэмы держится таинственно: ходит с низко опущенной головой и то и дело надвигает поглубже на голову капюшон (особенно тогда, когда, в силу обстоятельств к нему бывает привлечено общее внимание). К этим предосторожностям он прибегает не только с посторонними, но и с наиболее близкими ему людьми. Эта тайна вполне разъяснится только в десятой книге.
вернутьсяПольские учёные-мицкевичеведы указывали на разных лиц, послуживших поэту образцом при создании этого персонажа. Так, например, профессор Неринг писал, что некоторые черты поэт «спортретировал» с Вавжиица Путкаммера, женившегося на возлюбленной поэта, Марыле. Сам поэт, по словам одного мемуариста, указывал будто бы на графа Кароля Пшездецкого, наполеоновского полковника.
вернутьсяИ звал жокеями в домашнем обиходе. — Англизированный магнат одевает своих слуг на английский манер и называет их жокеями. Передовая польская литература бичевала как англоманию подобных графов, так и галломанию «подчаших».