Добравшись до сеней, рассказывал пространно
Гервазий, что в былом здесь сиживали паны
Со всем двором своим, за дружеской беседой
Здесь после сытного, весёлого обеда
Они крестьян своих судили и мирили,
Порой гостям своим рассказывали были,
Порою слушали, а молодёжь, бывало,
Скакала по двору верхом и фехтовала.
Гервазий речь повёл в сенях уже с порога:
«Пол камнем вымощен. Камней здесь очень много,
Но больше было здесь распито бочек винных,
На сеймах, сеймиках, на панских именинах! [9]
Тащили шляхтичи бочонки из подвала
На поясах своих, как в старину бывало.
На хорах музыка играла неустанно,
Гром трубный заглушал мелодию органа [10],
Как в судный день, когда шли здравицы. Виваты
Сопровождали их под медные раскаты.
Сперва за короля звучали тосты эти,
Потом за примаса [11], за королеву третий,
Четвёртый — шляхте всей, простой и именитой,
А пятый — здравие всей Речи Посполитой.
«За братскую любовь!» — и чаши замелькают,
Виваты дружные всю ночь не умолкают;
Немало ждёт карет и бричек пароконных,
Чтоб отвезти домой гостей всех приглашённых».
В парадных комнатах, в молчанье погружённый,
Гервазий взглядывал на своды и колонны.
Он видел лет былых удачи и невзгоды.
Как будто говоря: «Прошли, промчались годы»,
То головой качал, а то махал рукою
И в мыслях горестных не находил покоя.
Всё дальше шли они, уже — в зеркальном зале,
Где рамы без зеркал у голых стен стояли,
А окна голые без стёкол; на ворота
Глядел крутой балкон. Гервазий с неохотой
Взглянул и голову склонил, тоскою полон,
Руками лоб закрыл, когда же их отвёл он,
То скорбный лик являл отчаянье такое,
Что Граф растрогался и дружеской рукою
Сжал руку старика, хотя причин печали
Совсем не понимал. Тут оба помолчали.
Вдруг шляхтич произнёс с подъятою десницей:
«Нет примирения Горешке и Соплице!
В тебе Горешков кровь, ты кровный родич пана
По матери своей, по внучке кастеляна!
А дед твой, кастелян, был человек известный
И дядя Стольника. Род именитый, честный.
Узнай историю сородичей почтенных,
Что разыгралась здесь, вот в этих самых стенах.
Покойный Стольник был в повете первым паном [12],
Гордился он своим сокровищем желанным:
Дочь у него была, прекрасная собою,
И не было у ней от женихов отбоя.
Незнатен Яцек был, но в памятные годы
Был славным удальцом и кличку Воеводы
Недаром он носил, ей было основанье:
Глава трёхсот Соплиц, имел на всех влиянье,
Распоряжался он в повете голосами,
Хоть беден был, владел огромными усами [13]
Да саблею. Надел — клочок земли ничтожный,
Но приглашал его мой пан ясновельможный
И угощал не раз пред сеймиками знатно, —
Сторонникам его он этим льстил, понятно.
Соплица обнаглел, обласканный приёмом,
И породниться он затеял с панским домом, —
Горешке зятем стать. К нам зачастил без зова
И обжился у нас. Казалось, всё готово,
Посватается он. Похлёбкой чечевичной
Однажды встречен был и не пришёл вторично! [14]
А панне, слух прошёл, был по сердцу Соплица,
Но не обмолвилась пред Стольником девица.
То были времена Костюшки; в эти годы [15]
Пан шляхту собирал, поборником свободы
Горячим был и сам стоял за Третье мая[16].
На нас напали вдруг. Стояла ночь глухая…
Едва лишь удалось нам запереть ворота,
Из пушки выпалить. Солдаты шли без счёта
А мы — пан Стольник, я, да удалые парни —
Четыре гайдука [17], да пьяные в поварне,
И пани с пробощем [18], — он был мужчиной дюжим, —
Все к окнам кинулись немедленно, с оружьем.
На приступ москали посыпали, как тати,
Из ружей десяти мы встретили их: «Нате!»
Темь, не видать ни зги, но гайдуки стреляли;
Из окон, я и пан с балкона подбавляли.
Всё как по маслу шло, хоть были мы в тревоге,
Немало ружей здесь лежало на пороге.
Пальнём из одного, враз подают другое:
Ксёндз пробощ заряжал, не ведая покоя,
И пани с панною, и девушки другие.
Хоть мало было нас, зато стрелки лихие!
Солдаты градом пуль нас осыпали дружно,
Стреляли редко мы, но целили, как нужно.
Три раза у дверей сшибались мы с врагами,
Но трое каждый раз летели вверх ногами!
Ушли они в амбар, а во дворе светлело,
Развеселился пан: пойдёт скорее дело!
Враг только голову из-за стены покажет,
Пан тотчас выстрелит конечно не промажет!
В траву покатится солдатская каскетка.
За ум взялись враги, высовывались редко!
Когда же недруга сомненье одолело,
На вылазку идти решился Стольник смело;
Распоряжения дал слугам, оглянулся
И, закричав «За мной!», внезапно пошатнулся.
Я выстрел услыхал, в груди дыханье спёрло,
Пан говорить хотел — кровь хлынула из горла.
Попала пуля в грудь. Взглянувши на ворота,
Успел он указать мне пальцем на кого-то.
Соплица! Замер я, от злобы холодея,
По росту, по усам я угадал злодея!
Он Стольника убил. Ружьё ещё дымилось,
Не опустил его ещё он, ваша милость.
Тут я прицелился, стоял он недвижимо,
Два раза выстрелил — и оба раза мимо:
На мушку взять его отчаянье мешало!
На пана глянул я — его уже не стало!»
вернутьсяУже в XVI веке, помимо генерального сейма Речи Посполитой, существовало по воеводствам и повятам не менее полусотни сеймиков для избрания в сейм депутатов, которым избиратели давали свои наказы. Эти сеймики оказывали огромное влияние на дела Речи Посполитой вплоть до восшествия на престол Станислава-Августа (1764), ограничившего их прерогативы. Богатая шляхта и магнаты устраивали перед открытием сеймиков пиры, чтобы склонить к себе мелкую шляхту и располагать её голосами.
вернутьсяВ старинных замках ставили на хорах орган (А.М.).
вернутьсяПримас — архиепископ гнезненский, глава католической церкви в Польше, первая особа после короля. В периоды междуцарствия правил Польшей. Он созывал сейм, на котором избирался король, председательствовал на этом сейме, а затем короновал короля и королеву. Гервазий правильно передаёт освящённый обычаем порядок тостов на торжественных пирах в старой Польше. После каждого тоста играла музыка и палили из пушек.
вернутьсяТип надменного магната Мицкевичу был знаком по его тяжело сложившимся (Рим, 1830) личным отношениям с графом Анквичем, отцом Генриетты-Евы (дочь Стольника тоже Эва), воспротивившимся браку дочери с бедным шляхтичем-поэтом. После выхода поэмы в свет Анквич будто бы сам узнал себя в образе спесивого Стольника.
вернутьсяБольшие усы, при старопольском кунтуше и жупане, считались в пору молодости Яцека Соплицы украшением внешности шляхтича и служили предметом особой заботы со стороны их владельца.
вернутьсяПодать домогавшемуся руки панны чёрную похлёбку к столу означало отказ (А.М.).
вернутьсяЭто было в 1792 году во время польско-русской войны. 16 июня русские войска заняли Новогрудок и его окрестности и приказали сдавать оружие. В поисках складов последнего нередко устраивались конфискации, приводившие к конфликтам с привыкшей не расставаться с оружием шляхтой. При такой ситуации возможна была, конечно, и осада большого панского двора вроде «замка» Горешков.
вернутьсяТо есть за конституцию, принятую Великим, или четырехлетним, сеймом 3 мая 1791 года. Вот некоторые начала этой конституции: шляхта сохраняет свои привилегии, но вместе с тем издаются новые законы о правах горожан, а также обеспечивается правовая защита крестьянам. Католическая религия остаётся господствующей, но и другие вероисповедания пользуются свободой и поддержкой. Законодательная власть осуществляется сеймом, который может быть созван в любое время; при этом постановления принимаются большинством голосов, а индивидуальное право срыва сейма — право свободного «вето» и право образовывать конфедерации для борьбы против законов отменяются навсегда.
вернутьсяГайдуки — первоначальное название лёгкой венгерской пехоты, служившей при дворах магнатов в Польше; позднее эта пехота формировалась из польских подданных, но её одежда оставалась венгерской. Подражая магнатам, держала гайдуков и шляхта. Во время глубокого мира либо в отдалённых от границ областях гайдуки исполняли обычные обязанности дворовых.
вернутьсяСельский пробощ, или плебан — настоятель приходского костёла, старший среди духовенства прихода.