Так говоря, повёл в конец стола глазами,
Где русский капитан беседовал с гостями [44].
У шляхтича в селе стоял он на квартире,
Был приглашён Судьёй принять участье в пире.
Он смачно ел и пил, с гостями не чинился,
«Варшава» услыхав, тотчас насторожился.
«А, Подкоморий пан, вас любопытство точит!
Пан о Варшаве знать, о Бонапарте хочет!
Я не шпион отнюдь, но я по-польски знаю.
Отчизна! Чувствую, панове, понимаю!
Вы — ляхи, русский — я, теперь мы не воюем,
В знак перемирия все вместе мы пируем.
Мы и с французами, бывало, выпить рады,
Пока не загремят раскаты канонады.
Как говорят у нас: кого мы бьём, тех любим;
Трясём, как грушу, их, зато и приголубим!
Скажу — война близка. Вчера был у майора
Из штаба адъютант, он говорил, что скоро
Отправимся в поход! Пойдём не то на турка,
Не то на Францию; ну, Бонапарт — фигурка!
Нам без Суворова теперь придётся скверно.
Как на французов шли, то сказывали, верно,
Что Бонапарт колдун, ну, и Суворов тоже [45],
Вот чары с чарами в бою столкнулись. Что же?
Раз Бонапарт исчез — да где ж он? Столько споров!
А он лисою стал, да стал борзой Суворов;
Стал кошкой Бонапарт, царапался немало,
Суворов стал конём. Ага, кому попало?
Попался кот впросак! Что скажете, панове?»
Лакеи с блюдами стояли наготове, —
Он к яствам приступил и смолк на полуслове.
На радость юноши раскрылась дверь широко,
Тадеуш увидал в одно мгновенье ока:
Вошла красавица. Все перед нею встали,
Так незнакомую приветствуют едва ли.
Она была стройна, а грудь манила взоры,
На платье розовом сплелись цветов узоры.
И вырез низок был согласно новой моде,
И веер был в руках, — хотя не по погоде,
Казалось, веер был прелестною забавой,
Он сыпал искрами налево и направо.
К лицу красавице была её причёска
И ленты розовой атласная полоска;
Светился бриллиант меж локонами вдетый,
Как светится звезда в большом хвосту кометы.
Наряд был праздничный; кругом шептались панны,
Что слишком вычурный и для деревни странный.
Но панство туфелек её не разглядело.
Как будто не прошла она, а пролетела.
Марионетки так стремительны и прытки,
Когда их дёргают украдкою за нитки.
Приветствуя гостей, кокетливо и смело
К накрытому столу она пройти хотела.
Но как пробраться ей? Сидит в четыре ряда
На четырёх скамьях шляхетство, вот досада!
Перешагнуть скамьи нужна была сноровка,
Она меж двух скамей протиснулась так ловко!
У самого стола мгновенно очутилась,
Как биллиардный шар по ряду покатилась;
Тадеуша на миг задела кружевами…
Как вдруг запуталась оборка меж скамьями.
Тут гостья, оступясь, невольно наклонилась,
Плеча Тадеуша коснувшись, извинилась
И тотчас рядом с ним тихонько в кресло села.
Но не пила вина и ничего не ела;
На юношу она поглядывала зорко,
Играла веером и кружевной оборкой,
То ленты светлые в кудрях перебирала,
То кудри чёрные на пальцы навивала.
Прошло в молчании минуты три-четыре,
Сперва беседа шла чуть слышная на пире,
Потом вполголоса мужчины обсуждали
Охоту псовую и горячиться стали.
Сперва Нотариус с Асессором схватился [46],
Стоял за Куцого, которым он гордился;
Вот ссора вспыхнула: Юрист твердил упорно,
Что Куцый зайца взял, он лучший пёс, бесспорно!
Асессор Соколу приписывал победу;
Кичась своей борзой, назло законоведу!
Иные Куцого хвалили, но едва ли
Другие Сокола не больше восхваляли;
Те были знатоки, свидетели — другие.
Соседке говорил Судья слова такие:
«Прошу прощения, что не дождались пани,
Проголодаться мы успели в ожиданьи.
К тому же я не знал: почтит ли пани ужин,
И подавать велел — шляхетству отдых нужен».
Вот к Подкоморию Соплица обратился
И о политике с ним в разговор пустился.
Меж тем как занялось шляхетство разговором,
Тадуеш с жадностью впился в соседку взором.
И радовался он, что изо всех соседок
Свою избранницу он встретил напоследок.
Тадеуш покраснел, забилось сердце сладко,
Не подвела его счастливая догадка!
Дождался наконец! Ведь с ним сидела панна,
С которой в сумерках он встретился нежданно.
Казалось, что была повыше панна эта,
Не изменилась ли она от туалета?
И золото кудрей запомнил он как будто,
А эти — чёрные и завитые круто.
Наверное, они и не были другими —
От солнечных лучей казались золотыми.
Лица не разглядел, она исчезла живо,
Но догадался он, что девушка красива,
Что губы красные, как вишенки на ветке,
Что тёмные глаза; и у его соседки
Такие же глаза, уста. Одно, пожалуй,
Что в возрасте могла быть разница немалой:
Казалась юной та, а рядом с ним сидела
Особа, красотой пленяющая зрелой.
Но дела нет ему до возраста красотки,
Для молодого все красотки — одногодки,
И женщина юна для юных постоянно,
Как для невинного — всегда невинна панна.
вернуться
[44]
Где русский капитан беседовал с гостями… — Живым прототипом капитана Рыкова послужил якобы генерал-лейтенант Рыков, выслужившийся из солдат; Мицкевич познакомился с ним в Одессе в 1825 году (ом. «Письма» А. Мицкевича, т. IV, Париж, 1884, стр. 74). Литературным же прототипом был, по всей вероятности, Фёдор Никитич Бебехов из «Литовских писем» Немцевича, вышедших в 1812 году.
вернуться
[45]
Среди простого русского люда кружит немало рассказов о колдовстве Бонапарта и Суворова (А.М.). — В русском солдатском фольклоре начала XIX века существовало много рассказов о том, что и Наполеон и Суворов обладали даром превращаться в зверей, но при каждом превращении Наполеона Суворов неизменно превращался в зверя более сильного.
вернуться
[46]
Асессоры составляют земскую полицию повята. По указам, их иногда выбирают сами граждане, а иногда они назначаются администрацией края; последних зовут коронными. Судей по апелляциям тоже зовут асессорами, но здесь речь идёт не о них. Нотариусы управляют канцелярией суда и составляют судебные приговоры; их назначают по указанию секретарей судов (А.М.).