Выбрать главу
Хотя Тадеушу шёл год уже двадцатый, Жил с детства в Вильне он, и город был богатый, Но рос он у ксендза, воспитывался строго [47], В суровых правилах, и видел он немного. Вернулся в край родной с невинною душою И с чистым сердцем он, но с жадностью большою К веселью, к радостям. Был в ожиданьи сладком
Любви; рассчитывал натешиться порядком Свободой новою, под дядюшкиным кровом; Знал, что хорош собой, был юношей здоровым, В наследство от родных он получил здоровье. Соплицею он был, Соплицы все по крови Здоровяки, к тому ж хорошие солдаты, В науках, может быть, немного слабоваты.
Гордиться юношей могли бы смело предки: Хороший был ездок и пешеход был редкий. К наукам, правда, он не чувствовал влеченья, Хоть денег не жалел Судья на обученье; Любил охотиться и фехтовал отменно: Ведь для карьеры он готовился военной, — Так завещал отец в своей последней воле, — И юноша был рад, скучал он в душной школе. Но вызвал дядюшка к себе его в поместье — Писал, что, мол, пора подумать о невесте, К хозяйству приступить, а там сыграть и свадьбу; Деревню обещал, а после — всю усадьбу.
Черты Тадеуша не скрылись от соседки, Недаром взгляд её был пристальный и меткий! Она заметила, что юноша был строен, Высок, широкоплеч, внимания достоин. Взглянул он на неё и покраснел мгновенно, Едва лишь встретился с улыбкой откровенной. Вот он оправился от первого смущенья, Сам глянул ей в глаза; не скрывши восхищенья, Глядела и она. Глаза при этой встрече Нежданно вспыхнули, как восковые свечи.
Тут по-французски с ним она заговорила; О школе, городе любезно расспросила, О новом авторе выспрашивала мненье. Хотела обо всём узнать его сужденье; О живописи с ним заговорила смело, О танцах, музыке, — всё знала, всё умела! Вот стала разбирать гравюры и пейзажи, От мудрости такой остолбенел он даже! Боялся, что она смеётся над невеждой, Как на экзамене дрожал, хотя с надеждой: Учитель, правда, был красивый и нестрогий; Соседка поняла предмет его тревоги И завела она беседу с ним попроще: Об их житье-бытье, о поле, доме, роще. Учила юношу, как не скучать в именьи, Как отыскать себе получше развлеченье. Тадеуш отвечал смелее; в разговоре Сошлись и поняли они друг друга вскоре; Уже она над ним подшучивала мило: Три хлебных шарика на выбор предложила; Он ближний шарик взял, лежавший за стаканом; То не понравилось сидевшим рядом паннам. Смеялась женщина, не объяснив секрета, Кого касается счастливая примета.
В другом конце стола шло время в жарком споре: Сторонников обрёл немало Сокол вскоре, Бранили Куцого, на спорщиков насели, И за столом уже последних блюд не ели; Все пили, с места встав и ссорясь меж собою: Юрист, как на току глухарь, без перебоя Всё толковал своё, упрямцев атакуя, Жестикулировал, безудержно токуя. (Ведь адвокатом был когда-то пан Болеста И обойтись не мог без красочного жеста.) Вот руки он согнул, к бокам прижавши локти, И пальцы вытянул, их удлиняли ногти, Он представлял борзых и, не моргнувши глазом, Как закричит: «Ату! Борзых пустили разом! Псы вместе сорвались, столь необыкновенно, Как будто два курка, нажатые мгновенно! Ату! А заяц — шмыг! и в поле — мах рывками! А псы за ним!» Юрист всё пояснял руками, И пальцы своре псов искусно подражали. «Борзые — хоп! — за ним, от леса отбежали. Тут Сокол вырвался, — пёс ловкий, но горячий, Я знал, что Соколу не справиться с задачей! Косой был не простак, он разгадал уловки, И по полю летел, видать, зайчина ловкий! Но лишь почувствовал он свору за собою, Направо кувырком, и псы за ним гурьбою
вернуться

[47]

Первоначально было: «у дяди-ксендза» — автобиографическая черта, перенесённая в поэму Адамом Мицкевичем, который в начале своих университетских лет жил у своего однофамильца или даже далёкого родственника — виленского ксендза, преподавателя университета, Юзефа Мицкевича.