Тут шум послышался, — то шляхтичи кричали:
«Пускай живёт Забок, не ведая печали!»
Толпа ввалилась в зал, Матвей шёл с нею вместе.
Судья приветствовал Добжинского по чести,
С вождями усадил на самом видном месте,
И выговаривал он ласково соседу,
Что позже всех пришёл и опоздал к обеду.
«Я здесь не для еды, обедаю я рано,
Из любопытства лишь пришёл на праздник пана.
Чтоб нашу армию увидеть на постое.
Она — ни то ни се, сказал бы, да не стоит!
Но шляхта не дала уйти мне от обеда.
Ты усадил за стол, — благодарю соседа».
В знак, что не хочет есть, тарелку опрокинул
И хмурым взглядом он всё общество окинул.
Домбровский Матека окликнул восхищённо:
«Не ты ль с Костюшкой был ещё во время оно?
Ты, точно ль, Матек тот? Твоей наслышан славой!
Ты свеж по-прежнему, как прежде — воин бравый!
А сколько лет прошло! Не тот я, что бывало;
Князевич поседел — взгляни на генерала, —
А ты и молодым не уступил бы в силе,
И „Розгу“ славную года не подкосили;
Ты москалей побил, не изменила смелость.
Где ж родичи твои? Безмерно мне б хотелось
Увидеть „Ножички“ и „Бритвы“ ваши снова,
Цвет дедовской Литвы и рыцарства былого».
Судья Домбровскому ответствовал на это:
«В леса ушли они, попрятались от света,
Легионерами вступили под знамёна».
«И правда, — подтвердил начальник эскадрона, —
Во взводе у меня усатое страшило —
Вахмистр Добжинский есть, по прозвищу «Кропило».
Медведем из Литвы прозвали мы рубаку, —
Захочешь — позову усатого вояку».
А капитан сказал: «Ходил литовец в битву,
В отряде знали все отчаянного «Бритву»;
Был в коннице у нас другой правофланговый;
Два гренадера есть у нас в полку стрелковом
Добжинских».
«Встретиться хотел я с их главою,
Известен „Ножичек“ нам славой боевою.
О нём пан Войский мне рассказывал пространно,
Изображал его почти как великана».
«Хотя он не бежал, — ответил Войский, — всё же.
Подальше от греха — вояка скрылся тоже;
Всю зиму по лесам скитаясь одиноко,
К нам на призыв пришёл он во мгновенье ока;
Гервазий полон сил и рвётся в бой. Однако
Годами староват испытанный рубака».
Гут Войский указал на сени: «Ваша милость,
Да вот он!..» Дворня там с крестьянами толпилась.
И лысина одна над тьмой голов всходила,
Как в новолуние небесное светило,
Ныряла по пути и двигалась к проходу, —
То Ключник проходил и кланялся народу.
«Пан гетман, — так сказал Домбровскому он смело [12], —
А нет, так генерал, не в титулах тут дело, —
По слову твоему пришёл, — лишь долетело, —
Рубака с «Ножичком»; мой нож не за оправу —
За подвиги свои стяжал такую славу,
Что донеслась она и до тебя сегодня.
А разреши ему святая власть господня,
О старой бы руке порассказал он много:
Служила хорошо, не забывая бога,
Отчизне, а потом Горешков славных роду.
Та служба памятна и посейчас народу.
Так перья писаря не очиняют славно,
Как головы срубал мой «Ножичек» исправно,
А сколько ссек носов! Не счесть и половины!
И ни единой нет на «Ножичке» щербины.
И не запятнан он, могу сказать без лести, —
Рубился на войне, на поединках чести,
А беззащитного он положил на месте
Лишь раз один, и то отнюдь не ради мщенья —
«Pro bono publico!» — для общего спасенья!»
«Прекрасный «Ножичек!» — промолвил вождь со
смехом, —
Таким бы мог палач сечь головы с успехом!»
Тут взял он в руки меч, дивясь его размеру,
И передал его другому офицеру.
Испробовали всё, да только бесполезно:
Никто поднять не мог рапиры той железной.
Все об отсутствии Дембинокого [13] жалели, —
Вот он бы справился! Силач был, в самом деле.
Лишь эскадрона шеф и богатырь Дверницкий
Да взводный командир, поручик пан Ружицкий [14],
Могли с трудом поднять железную махину:
Меч по рукам пошёл, переходя по чину.
Князевич между тем и ростом великанским,
И силой превзошёл других в полку уланском.
Мечом, как шпагаю, взмахнул он пред собою, —
И точно молния сверкнула над толпою!
Припомнил генерал сперва удар «крестовый»,
А после «мельницу», удар и выпад новый,
«Украденный» удар и выпады терцетом.
Какие в корпусе преподают кадетам.
Он фехтовал смеясь. Пал Ключник на колени
И обнимал его, и плакал в умиленьи:
«Чудесно, — восклицал, — так бились мы когда-то!
Мопанку, узнаю в тебе конфедерата! [15]
Вот так Пулавский бил, а это — выпад Савы [16]
Кто ж руку панскую тренировал для славы?
Наверно, Матек сам! Присягу дам святую,
Что этот выпад — мой, я не хвалюсь впустую:
Я обучил ему сородичей. «Мопанку»
Он назван в честь мою, как ведомо застянку.
Кто ж выучил тебя? Хотел бы очень знать я».
Поднялся и схватил Князевича в объятья:
«Умру спокойно я! Век прожил не короткий,
И не останется дитя моё сироткой;
Всё думал я о нём и тосковал порою,
Что он заржавеет, когда глаза закрою! —
Но не заржавеет! Ясновельможный пане,
А нет, так генерал, — что толку в этой дряни,
В шпажонке узенькой — немецкой глупой штуке?
вернуться
[12]
Гервазий обращается к Домбровскому с польским титулом гетмана, который ему милее французского «генерал».
вернуться
[14]
Дверницкий и Ружицкий — польские генералы во время ноябрьского восстания 1830 года, офицеры во время похода 1812 года.
вернуться
[15]
Гервазий имеет в виду барского конфедерата (1768—1772), которым Князевич, родившийся в 1762 году, быть не мог.
вернуться
[16]
Пулавский (точнее, Пулаский) Юзеф и три его сына, Францишек, Казимир и Антони, вместе с Михалом Дзержановским (упомянутым в тексте оригинала) и казаком Савой Цалинским, были участниками барской конфедерации.