После обеда он пошел с Басей в кладовую, где у Кетлинга был другой склад оружия. Он показывал ей военные принадлежности, объяснял их назначение. Потом они стреляли в цель из астраханских луков.
Девушка была очень счастлива и так расшалилась, что пани Маковецкой пришлось ее останавливать.
Так прошло два дня. На третий день оба они с Заглобой поехали в Варшаву, в Даниловичевский дворец, чтобы узнать о времени отъезда; вечером пан Михал объявил дамам, что через неделю он уезжает.
Он старался сказать это беззаботным и веселым тоном. На Кшисю он не взглянул ни разу.
Встревоженная девушка несколько раз обращалась к нему с вопросами; он отвечал вежливо, дружелюбно, но больше занимался Басей.
Заглоба, думая, что все это следствие его советов, потирал руки от удовольствия. А так как ничто не могло укрыться от его глаз, то он заметил грусть Кшиси.
— Огорчилась! Вижу, что огорчилась! — думал он. — Ну, ничего! Такова уж женская натура. Но Михал повернул с места и скорее, чем я думал. Молодец парень! Но что касается чувства, он ветер — был, есть и будет!
У пана Заглобы сердце было доброе, а потому ему стало жаль Кшисю.
— Прямо я ей ничего не скажу, но надо чем-нибудь ее утешить.
Пользуясь правами, которые ему давали его годы и седина, он подошел к ней после ужина и начал ее гладить по ее шелковистым, черным волосам. Она сидела молча и глядела на него, подняв свои кроткие глаза, слегка удивленная этой нежностью, но благодарная.
Вечером у дверей комнаты, где спал Володыевский, Заглоба толкнул маленького рыцаря в бок.
— А что? — сказал он. — Нет лучше моего гайдучка?
— Милая козочка! — ответил Володыевский. — Она одна за четырех солдат в комнате шуму наделает. Спокойной ночи!
— Спокойной ночи! Удивительные существа эти женщины! Вот ты немножко около Баси увивался, а Кшися уже и загрустила, ты заметил?
— Нет… не заметил, — возразил маленький рыцарь.
— Она точно подкошенная…
— Спокойной ночи! — повторил Володыевский и поспешно вошел в свою комнату.
Пан Заглоба все же ошибся, рассчитывая на ветреность Володыевского, и поступил опрометчиво, заговорив об огорчении Кшиси. Пана Михала это так тронуло, что у него даже что-то сдавило горло.
«Вот как я отплатил ей за ее доброе отношение ко мне, за то, что она как сестра утешала меня в печали! — сказал он про себя. — Но что же я ей сделал дурного? — подумал он после минутного раздумья. — Что я сделал? Не обращал на нее внимания в течение трех дней? И это было даже неучтиво с моей стороны. Не обращал внимания на эту кроткую, милую девушку. За то, что она хотела залечить мои раны, я ей отплатил неблагодарностью. Если бы я мог, не преступая границ, умерять эту небезопасную дружбу и не обижать ее; но, видно, для такого обхождения у меня не хватает ума».
Пан Михал был зол на себя, и вместе с тем в его сердце проснулась жалость к Кшисе. Он невольно думал о ней, как об обиженном и любимом существе. И недовольство собой возрастало в нем с каждой минутой.
— Я варвар, варвар! — повторял он. Кшися совершенно вытеснила Басю из его головы. — Пусть кто хочет берет эту козу, эту мельницу, эту трещотку! — говорил он. — Нововейский ли, дьявол ли, мне все равно!
И его охватил гнев на ни в чем не повинную Басю, и ему даже в голову не пришло, что этим гневом он обижает ее больше, чем Кшисю своим притворным равнодушием.
Кшися между тем женским чутьем тотчас же догадалась, что в Володыевском происходит какая-то перемена. Ей было и неприятно, и грустно, что маленький рыцарь, видимо, избегает ее, но в то же время она понимала и то, что их отношения должны измениться, — что они либо сблизятся еще больше, либо разойдутся.
Ею овладело беспокойство, которое усиливалось при мысли о скором отъезде Володыевского. В сердце Кшиси любви еще не было. Она еще не сознавала ее. Зато в сердце ее была потребность любить.
Быть может, она уже была несколько увлечена: Володыевского окружала слава первого рыцаря Речи Посполитой. Все с уважением произносили его имя. Сестра до небес превозносила его благородство; постигшее его несчастье придавало ему особенное обаяние, и, наконец, живя с ним под одной крышей, девушка привыкла к нему.
Кшися любила, чтобы ею увлекались. Когда пан Михал за последние дни стал относиться к ней равнодушно, это задело ее самолюбие. Но, добрая от природы, Кшися решила не выказывать ему своего неудовольствия и нетерпения, а обезоружить его добротой.