— Сегодня мы и так уже не уедем, — сказала она пани Маковецкой, которая все еще колебалась, — а потом, уедем ли мы одним днем или двадцатью днями позже, это все равно!
Кетлинг понравился ей так же, как и Кшисе, — он нравился всем женщинам. Бася до сих пор еще никогда не видала заграничных кавалеров, если не считать офицеров иностранной пехоты, людей довольно простых; и она ходила кругом него, потрясая своими волосами, раздувая ноздри и присматриваясь к нему с детским, почти назойливым любопытством, за что получила даже выговор от пани Маковецкой. Но, несмотря на это, она не переставала смотреть на Кетлинга, словно желая оценить его военные способности, и, наконец, начала расспрашивать про него пана Заглобу.
— Он хороший воин? — спросила она потихоньку у старого шляхтича.
— Знаменитее и быть не может! Видишь ли, у него опытность в этом деле огромная: он четырнадцати лет сражался уже с английскими бунтовщиками, держа сторону истинной веры… Он шляхтич знатного рода, о чем ты можешь судить по его обращению.
— Вы его видели в огне?
— Тысячу раз! Стоит и не поморщится; гладит лошадь по шее, а сам хоть о любви может говорить…
— Разве принято говорить о любви?
— Принято говорить все, что подтверждает равнодушие к опасности.
— Ну а в поединке он тоже мастер?
— Одно слово — шершень!
— А с паном Михалом справится?
— С паном Михалом не справится.
— Ага! — воскликнула с гордостью Бася. — Я знала, что не справится! Я сейчас же подумала, что не справится!
И она захлопала в ладоши.
— А, так ты стоишь за Михала? — спросил Заглоба.
— Э, что тут! Рада, потому что он наш!
Бася встряхнула волосами и умолкла. Из ее груди вырвался тихий вздох.
— Но только заметь и запомни, гайдучок, — сказал пан Заглоба, — что если на поле битвы трудно найти воина лучше пана Кетлинга, то для женщин он еще опаснее; они в него без ума влюбляются из-за его красоты. Он и в любви опытен на редкость!
— Скажите об этом Кшисе, у меня не любовь в голове, — отвечала Бася и, повернувшись к Дрогоевской, начала звать ее: — Кшися, Кшися, подойди-ка сюда на одно слово.
— Я здесь! — сказала Дрогоевская.
— Пан Заглоба говорит, что ни одна панна, увидав Кетлинга, не может в него не влюбиться. Я уже его осмотрела со всех сторон, и ничего, Бог миловал! Ну а ты как? Чувствуешь уже что-нибудь?
— Баська, Баська! — сказала убеждающим тоном Кшися.
— Он тебе понравился?
— Оставь это! Будь благоразумнее. Милая Бася, не говори вздора — вот пан Кетлинг сюда идет!
И Кшися не успела еще сесть, как Кетлинг подошел и спросил:
— Можно присоединиться к обществу?
— Милости просим, — ответила Езерковская.
— Если так, то я осмелюсь спросить, о чем был разговор?
— О любви, — не задумываясь, ответила Езерковская.
Кетлинг сел возле Кшиси. С минуту они молчали, потому что Кшися, всегда спокойная и владевшая собой, робела в присутствии этого кавалера. Наконец он первый спросил:
— Вы действительно говорили о столь приятном предмете?
— Да, — ответила вполголоса панна Дрогоевская.
— Мне приятно было бы узнать ваше мнение.
— Простите меня, но у меня ни смелости не хватит, ни остроумия, и я полагаю, что скорее от вас услышу что-нибудь новое.
— Кшися права, — вставил свое слово Заглоба. — Мы слушаем!
— Спрашивайте, панна! — сказал Кетлинг.
И, подняв глаза кверху, он задумался; потом, хотя ему и не предлагали вопросов, он заговорил, как бы про себя:
— Любовь — тяжелое несчастье: свободного человека она делает рабом. Как птица, пораженная стрелой, падает к ногам охотника, так и человек, пораженный любовью, навсегда остается у ног любимого человека…
Любовь делает человека калекой, — влюбленный похож на слепого: вне своей любви он ничего не видит. Любовь — печаль: кто проливает более слез, кто более испускает вздохов, как не влюбленный? Кто полюбил, тот уже не думает ни о нарядах, ни об охоте; он готов сидеть по целым дням, обняв свои колени, бесконечно тоскуя, как тот, кто потерял близкого человека.