Любовь — болезнь: у влюбленного, как и у больного, лицо бледнеет, глаза впадают, трясутся руки, худеет тело, и человек начинает думать о смерти, или, как помешанный, ходит с взъерошенными волосами, беседует с луной, чертит на песке любимое имя, а если ветер снесет написанное, он говорит: «Несчастье»… и готов зарыдать.
Кетлинг умолк на минуту, казалось, он погрузился в воспоминания. Кшися внимала его словам, как звукам песни, всей душой. Губы ее полуоткрылись, глаза не отрывались от белоснежного лица рыцаря. У Баси волосы совсем упали на глаза, так что нельзя было узнать, о чем она думала, но она тоже сидела тихо.
Пан Заглоба громко зевнул, откашлялся, вытянул ноги и сказал:
— Такая игра свеч не стоит!
— А между тем, — начал опять рыцарь, — если тяжело любить, то не любить еще тяжелее. Ибо кого же без любви удовлетворит наслаждение, слава, богатство, драгоценные камни… Кто же не скажет любимому человеку: «Ты мне дороже целого королевства, скипетра, здоровья, многолетней жизни?..» И если каждый за любовь охотно отдаст жизнь, то любовь ценнее жизни…
Кетлинг умолк.
Девушки сидели, прижавшись друг к другу, удивляясь нежности его слов и его взглядам на любовь, столь чуждым польским рыцарям; но пан Заглоба, который уже немного вздремнул, вдруг проснулся и стал, моргая глазами, смотреть на каждого поочередно и, наконец, очнувшись совершенно, громко спросил:
— Что вы говорите?
— Мы говорим вам: спокойной ночи! — ответила Бася.
— Ах да, знаю: вы говорили о любви! Каков же был конец?
— Подкладка оказалась лучше, чем самый плащ!
— Что и говорить! Меня разморило. И то сказать: страданье, рыданье, воздыханье. А я еще одну рифму нашел: «дреманье», и она особенно удачна, ибо уже поздно. Спокойной ночи всей компании и оставьте любовь в покое!.. И я в свое время был похож на Кетлинга, как две капли воды, и был я так влюблен, что баран мог бы бодать меня сзади хоть целый час, я бы ничего не заметил. Но на старости лет я предпочитаю хорошо выспаться, особенно если любезный хозяин не только проводит меня, но и выпьет со мной на сон грядущий.
— Я к вашим услугам! — сказал Кетлинг.
— Пойдем, пойдем! Смотри, как луна высоко! Завтра будет хорошая погода: прояснилось, — светло как днем! Кетлинг готов до утра говорить вам о любви, но помните, козочки, что он устал с дороги.
— Я не устал, я два дня отдыхал в городе. Но я боюсь, что вы не привыкли ложиться поздно, ваць-панны!
— Слушая вас, не заметишь, как пройдет ночь! — сказала Кшися.
— Нет ночи там, где светит солнце! — ответил Кетлинг.
После этого они разошлись, потому что было действительно поздно. Девушки спали вместе и обыкновенно долго разговаривали перед сном, но в этот вечер Бася никак не могла добиться ни одного слова от Кшиси; насколько Басе хотелось говорить, настолько Кшися была молчалива и отвечала ей только полусловами. И несколько раз, когда Бася говорила о Кетлинге, начинала острить, подшучивая над ним и слегка его передразнивая, Кшися нежно обнимала ее за шею и просила оставить эти шалости.
— Ведь он здесь хозяин, Бася, — говорила она, — мы живем под его кровом… И я заметила, что он сразу полюбил тебя.
— Откуда ты знаешь? — спросила Бася.
— Да кто же не полюбит тебя? Тебя все любят… и я… очень!..
Сказав это, приблизила свое прекрасное лицо к лицу Баси, прижалась к ней и целовала ее глаза.
Наконец они улеглись, но Кшися долго не могла заснуть. Ее охватило беспокойство. Минутами сердце билось так сильно, что она клала руку на грудь, чтобы сдержать его биение. Минутами, когда она пробовала закрыть глаза, ей казалось, что чья-то прекрасная, как мечта, голова склоняется над нею, а тихий голос шепчет ей на ухо:
— Ты мне дороже королевства, скипетра, здоровья, многолетней жизни…
XII
Несколько дней спустя пан Заглоба написал Скшетускому письмо; оно начиналось так:
«Если я не вернусь до выборов, не удивляйтесь! Это произойдет не от недостатка расположения к вам; дьявол не дремлет, а я не хочу, чтобы у меня вместо синицы в руке осталось что-нибудь не весьма приличное. Плохо будет, если, когда Михал вернется, мне не придется сразу сказать ему: «Та сосватана, а гайдучок свободен!» Все в руках Божьих, но думаю, что тогда пана Михала не нужно будет подталкивать и делать длинные приготовления, и что к вашему приезду он уже сделает предложение. Между тем (по примеру Одиссея) мне придется хитрить и кое-что прикрашивать, а это мне нелегко, ибо я всю жизнь ценил правду больше всего и только ею и жил. Но для пана Михала и для гайдучка я готов и на это, ибо оба они — чистое золото. Засим обнимаю вас и вместе с детьми прижимаю к сердцу и поручаю всех вас Господу Богу!»