Каменский Анатолий Павлович
Панафида
Анатолий Каменский
Панафида
I
Костю Щербакова совсем задразнили. Во-первых, он горбился, а во-вторых, если бы и не горбился, все равно он гораздо ниже Мани, по крайней мере на вершок.
Пришлось сердиться, доказывать, становиться рядом с Маней то плечо с плечом, то затылок с затылком. Возникли страшные споры, как считать рост, по голове или по плечу? Потом начали придираться к Косте, говорить, что он мошенничает, становится на цыпочки. Наконец кто-то придумал настоящий способ. Подвели обоих, поочередно, к косяку двери, смерили поверх головы книгой и отчеркнули черным по белому, карандашом. Получилось, что Маня действительно выше Кости, но не на вершок, а всего на толщину пальца. Все-таки унижение было порядочное.
Это произошло вчера.
II
Сегодня Костя решил заняться основательно своею наружностью и костюмом и нарочно не пошел ко всенощной, чтобы остаться одному. Ушли в церковь все: мама, сестра Кости Лидочка, Маня и мать Мани Евдокия Федоровна, "Панафида", как ее прозвали дети. Эта ужасная женщина, поселившись после смерти своего мужа в доме Щербаковых, сразу сделалась предметом ненависти и детей, и прислуги, и даже кошки с собакой. У нее было желтое изможденное лицо с маленькими черными глазками, ходила она, как монахиня, во всем черном, и говорила как будто всем назло каким-то нечеловеческим языком. Например -- панафида, вместо панихида, скапидар, вместо скипидар, сплётни, мёбель... Ее с места в карьер и прозвали Панафидой.
Особенно неприятен был ее иронический тон, ее вечная улыбочка. Костю она всегда в чем-нибудь подозревала. Задумается Костя -- значит, непременно что-нибудь такое замышляет, смеется Костя -- значит, разбил что-нибудь или сломал. Таскала Панафида всех за собою не только ко всенощной, но и к вечерне, и к ранней обедне и еще по каким-то акафистам, а его, двенадцатилетнего Костю, называла не иначе, как атеистом. Кажется, даже Маня, единственная дочь Панафиды, ее ненавидела.
III
Костя заперся на ключ в детской, вычистил собственноручно сапоги, брюки, надел чистую коломянковую блузу, причесался, и вдруг в самую последнюю минуту ему пришла в голову ослепительно-блестящая идея. Он взял несколько старых газет и, аккуратно складывая и приминая их, сделал две толстых-претолстых подкладки, вроде косков. И коски эти засунул себе в сапоги. У него даже забилось сердце, когда он смерил себя потом у дверей и оказалось, что уже он выше Мани на полвершка. И радостно он побежал на двор, а оттуда за ворота, и уселся на скамеечку.
Было тепло, отцветали акации, и все тротуары были усыпаны опавшими цветами, как пушистым желтеющим снегом. Прислушиваясь к звону в ближайшей церкви, Костя стал воображать Маню -- худенькую, с голыми от локтей руками, в черненьком траурном платьице и черной соломенной шляпке. Знал он ее и дружил с ней давно, а влюблен был только с того дня, как она поселилась у его мамы вместе с Панафидой. И каждый день он собирался объясниться с Маней.
Неожиданно из-за угла показались две пары: впереди Лидочка с Маней, позади мама с Панафидой. Костя очнулся от дум, выпрямился и тотчас же вспомнил о газетных подкладках в сапогах.
-- Костя, Костя! -- крикнула Лидочка. -- Напрасно ты не пошел в церковь: инспектора не было, и гимназисты стояли почти рядом с гимназистками.
Костя продолжал сидеть на скамеечке и улыбался торжествующе, себе на уме, уголком губ.
-- Опять что-нибудь поломал, -- сказала Панафида, вонзаясь в него своими черными ироническими глазками, -- смотри!
И прошла вместе с мамой в калитку.
Маня стояла и тоже улыбалась, не понимая настроения Кости.
-- Скажите, пожалуйста, -- ласково говорила она, -- сидит, причесался... Лидочка, что сегодня с ним?
-- Давайте играть в серсо! -- предложила Лидочка.
-- Не хочу, -- сказал Костя.
IV
Все время до вечернего чая и за чаем с лица Кости не сходила его новая, многозначительная, небрежно-торжествующая улыбка. И держался он, против обычая, прямо. Панафиде говорил дерзости. Лидочка и Маня смеялись, мама сердилась. Маня была красива, как никогда. После чаю отправились за ворота, ходили в душистой теплоте по мягким от опавших цветов акаций тротуарам, -- втроем под ручку. Костя -- со стороны Мани. Ругали Панафиду, гимназических учителей, -- мужских и женских. От черненького платья Мани пахло немножко ладаном, но больше жасмином, плечико было тонкое, слегка колючее, очень теплое. Костя знал, что он выше ростом, но молчал: было не до того, очень хотелось поцеловать Маню.