Панцирь
Глава 1
Аванпост
Сон затянулся на сотни лет — иногда и такое случается.
Мёд раздробленных мыслей тек во тьме. Словить крупицы и собрать — невыполнимая задача.
Внимание оттягивало тепло неизвестности. Весь я, чем бы я ни был, размазан вокруг точек идей.
И о чем они эти идеи вообще?
А главное мои ли они?
Среди полотна инфосора выделялось то, что приходило снаружи и успешно добиралось до самости, производя импульсы раздражения.
Оно повторялось. Внутрь черепушки проникал звон от удара. Блаженный и пустой интервал в секунду. И снова звон. Так сотню раз.
Один из ударов создал вспышку света. Следом еще один пустой интервал и после, с очередным звоном, зажглось солнце реальности. Холодное, словно ящерица, и мертвое.
Пьянящее тепло крио-тьмы исчезло; тело рассталось с ним предательски быстро.
Передо мной предстал мир и мародёр.
***
Я внутри семечка Саркофага. Осознал себя развалившимся в корпусе трона консервации.
Здесь мало места — помещение два на два метра, и до треугольного прохода, почему-то раскрытого, если поднапрячься можно дотянуться рукой.
Биолюминесцентные ферм-коробы заливали тусклой синевой рельеф стен и суть похоронных молитв:
“Ты не мертв”,
“Восстань и воюй”,
“Справедливость — все”.
Мелкая тварь пыталась сбить модуль с левого наруча, используя долото из примитив-металла и каменную колотушку.
По шесть тонких волосатых пальцев сжимали инструменты. Пузатый нагрудник из рыжей кожи пестрил пришитыми карманами, чешуйками и костями.
Сложно поверить, но дикарь всерьез рассчитывал получить мою собственность.
Хоть я и сидел, оно все равно глядело снизу. Мелкое. Уродливое до отвратительности. Морда опоссума — на две трети, гуманоида — на одну. Усы, черные полосы, неопрятность шерсти, безобразный нос. В каждую скулу вбит алый камушек.
Мутант, воняющий крысиным пометом и дурман-травой.
Грязь.
— Убирайся.
Прозвучало не особо внятно. За время сна отвык от речи. Говорить сейчас сложно. Челюсти как склеены жвачным корусом. Вряд ли мародер поймет, даже если знает язык.
Дерьмо.
Опоссум оскалился, широко раскрывая треугольную пасть. Колотушка так и зависла на половине пути, сам зверь застыл.
Судя по тому как модуль на наруче разболтался, мутант почти закончил и от этого попал в ловушку затраченного усилия. Взгляд забегал; жадность и страх перемешались в миг, свели его с ума — я отчетливо видел это в черных бусинах омерзительных глаз.
— Ah 'sa shabitu borg, — прошипел опоссум, разбрызгивая капли желтушной пены.
Тоном своего шипения он, конечно, храбрился, дерзил, но тело выдавало его, плоть трясло.
Уверен, инстинкты чувствовали громаду хищника, но недоразум подводил хозяина, заставляя того блуждать по лабиринтам придуманных мотиваций.
Но это его проблемы.
— Я приказал, уродец.
— Shabitu borg!
Мародёр выпустил колотушку, и шестипалая ладонь рванулась к поясу. Так он втягивал меня в нелепую дуэль.
Его скорость — скорость травмированного существа. Может он лучший из своего семейства и поэтому считал, шансы есть.
Я считал по-другому.
Не стал выжидать. Не так уж и важно, чем он собрался удивлять в оружейном плане. Левой рукой плотно схватил наглеца за глотку, кулаком правой ткнул в морду.
Эхо удивления хлестнуло по разуму. Рассчитывал кость треснет подобно стеклу, но вместо этого крепость, как насмехаясь, обожгла руку.
Каменный мутант.
Трудно поверить.
Так я и смотрел на него. Опоссум хрипел и брыкался, в какой-то момент ему удалось дотянуться и вырвать оружие из кобуры — смешной пистолетик цвета нечистот, с проржавевшим, колесным механизмом на пузатой боковушке.
Резким движением предплечья разоружил. Пистолетик звякнул о наруч, затем о диагональный рельеф стены и рухнул в пыль.
Звереныш шипел, странно щелкал, пускал все больше и больше пены, заливая схватившую руку, но как бы я не усиливал давление на горле, никак не желал задохнуться. Значит придется варварски поработать кулаком.
Для того чтобы нащупать слабую точку в шаблоне черепа пришлось нанести девять ударов. Затем два решающих и кость наконец соизволила проломиться внутрь. Образовалась трещина, на руку брызнуло красным и серым вдобавок к желтому.
Мерзость, но он наконец подох.
Я швырнул тушей в стену, предотвратив всякую попытку притворства, и уселся обратно в трон консервации.
Время подключить голову.
***
Я не человек.
Определенно.
Доказательства тому простой факт, вся стычка проходила под аккомпанемент двойного сердцебиения в грудине, который осознал только когда уселся.
Осмотрел ладонь — вывод: визуально похож на человека.
Так кто же я?
Не могу сказать. Мне определенно известно о концепте человечества. Мысли про людские сообщества и про бытие единицей в ней связаны с эхом пренебрежения. Из этого получалось вывести забавную вещь касательно меня и людей, даже без информационной основы отчего-то считал их ниже.
Следя за мыслительными маршрутами, подметил что вообще являюсь достаточно высокомерным существом. Мнения о себе чрезвычайно хорошего. Не то чтоб мне это не нравилось или был против. Если есть остаточное поведение, то скорей всего оно чем-то обосновано, иначе бы устранили, никто не стал бы терпеть. С другой стороны, может трон консервации и утерянная личность и были таким устранением? Глупая мысль. Мой ответ ей — нецелесообразные затраты.
Покопался в памяти и нашел в основе своей все те же обрывки: бессвязные ленты, обломки, цвета; вкусы и запахи, неспособные создать ассоциацию, — множество обезображенных трупов воспоминаний.
В центре хранилось одна цельная сцена — золотой привнесенный конструкт. Я обступал его со всех сторон, точно краб, щупал места возле, пытаясь найти еще что-то: элементарную бытовую память, образы боевых сколов, но ничего не получалось, клешни подцепляли лишь муть. Тогда обращался к привнесенному, так как выбора не оставалось.
Деталей столько, будто в голове сохраненная запись. Так понимаю воспоминание загружено во сне, через трон.
Основа его — женщина. Либо она гигант, либо я стою на коленях. Взгляд направлен на лицо, связан; все остальное размывает волнистая синь и серебро, но звуки на фоне — война: звон, грохот выстрелов и крики; отступление.
Лицо тонкое и прекрасное, усеянное перьями бронзы и золота. Обрамлено серебром волос, с вплетенными бусами декоративных модулей. Они мигали разными цветами. Глаза — это сплошное фиолетовое сияние.
Не знаю кто она, но я восхищен, рад, влюблен — мысль о ней отдавала теплом и завязана на почитании, что должно соотносится с мифическими или полубожественным сущностями.
Богиня?
Эта мысль рефлекторно смешила. У меня должно быть специфическое отношение к Богам, но я естественно ничего не помню — источник выжжен.
Общение велось волей, с помощью ритма мерцания глаз. Cлова пропечатывались сразу в разуме:
“Ты проснешься и приступишь к делу”.
— Да, Госпожа, — мне страшно говорить при ней.
“Чти заветы Справедливости, дхал, в память обо мне. Если Идол не остановлен, останови. Найди синтез Короля — в нем вся нужная тебе память”.
Воспоминание обрывалось болезненно — эхо опустошенности прошлось по разуму тоскливой волной.
Она назвала меня дхал.
Это точно не имя. Обозначение. Скорей всего должность, общественная роль, что-то подобное.
Идол, очевидно, враг. Злоба и печаль цвели при воспроизведении этого имени; а так — пусто, природа неизвестна. Где этого врага искать — непонятно. Что он собой представлял — неведомо.
Что означало слово “синтез”, опять же, не знал. Эхо эмоционального фона никак себя не проявляло.
Какое-то абстрактное понятие?