– Сто двадцать на восемьдесят, – сказал папа. – Пульс шестьдесят пять.
– Что, теперь всегда так будет? – недоверчиво спросила мама.
– Ким! – Костя встал ни с того ни с сего. – Возьми любую книжку с полки, любую… Нет, не эту! Ту, которая правее! Читай страницу восемьдесят два сверху…
– «…вот я и спрошу сейчас у него, за сколько он подарил…» – начал читать Ким.
– Стоп! – закричал Костя, и керамический клоун на люстре качнулся от его крика. – Ты как… Это не может быть галлюцинация!
– Может, – холодно сообщил Алекс, снова возникая в дверном проеме. – Ким, зачем ты нас пригласил?
Тесная комната казалась еще теснее оттого, что все хотели куда-то идти и что-то менять. Включили телевизор. Там шел какой-то фильм, и еще фильм, и спортивная программа, и мультик, и реклама – все как обычно.
– Я пойду погулять, – сказал Шурка, глядя в окно. – Там пацаны с мотоциклом! С настоящим!
– Ну и что? – хмыкнула Александра.
– Они мне… – Шурка был уже в прихожей, – они мне дадут покататься, потому что у них уже тоже Пандем.
– Что?!
– Кто тебе разрешал… – Алекс повысил было голос, но как-то сразу осекся. Поморщился. Пожал плечами: – Ну, иди…
Зазвонил телефон. Ближе всех к нему оказалась Лерка.
– Алло? Да, это я… Погоди, откуда ты узнала, что я здесь? Это квартира брата…
Молчание.
– Да, – сказала Лерка еле слышно. – Да, и у нас тоже… Да, конечно. Ну, пока.
Арина тихо рассмеялась.
– Тебе не страшно? – спросила бледная Даша.
Арина улыбалась, и непонятно было, к чему она прислушивается – к голосу внутри головы или к движению внутри живота.
Александра смотрела в окно. Ким не мог понять, что означает странное выражение на ее лице.
– Катается? – спросила мама.
– Гоняет, – сказала Александра. – Тем пацанам лет по двенадцать… И они его сразу усадили, – она отвернулась от окна. – Эй, Пандем… Он хоть не свалится?
Беззвучное мельтешение кадров на экране невыключенного телевизора сменилось яркой вспышкой – все вздрогнули и повернули головы; там, где только что рекламировали жвачку, было теперь лицо молодого человека лет двадцати.
– Не свалится, – сказал человек на экране. – Не волнуйся.
Молчание длилось с минуту – так показалось Киму. Все смотрели на экран. Друг на друга – и снова на экран.
– Все хуже, чем я думал, – пробормотал Алекс.
Пандем на экране улыбнулся и развел руками.
– …Мы дожили до этого дня – ты, я… мы все…
На кухонном столе башнями громоздились немытые тарелки. Горела свеча, и вокруг нее носились три ночные бабочки – будто танцуя, безопасно, не касаясь крылышками пламени. Арина сидела на табурете, Ким стоял рядом на коленях, гладил плечи, расстегивал блузку, сам не понимая, что делает. По Арининому лицу размазывались большие прозрачные слезы; она отвечала на Кимов поцелуй так раскованно и беззаботно, что он едва узнавал ее. Вся гора страхов, волнений, переживаний, все дурные сны, депрессии и неврозы только теперь свалились с ее плеч, и Ким только теперь полностью осознал, насколько тяжелой была эта ноша.
– …Спокойна. Я знаю, что у нас будет мальчик… Виталик… Он будет здоров, будет жить долго, и жизнь его будет… Господи, да о чем они думают! Чего они боятся! Рано или поздно это должно было… Кимка, спасибо тебе. Ты нас всех вывел… Помог… Кимка, ты особенный, ты один на миллион… Я так тебя люблю. Ничто никогда нам не помешает. Ни война… Послушай, мы теперь свободны! От болезней, от страхов, от нищеты…
– Ты совсем-совсем не боишься? – спросил Ким, проводя ладонью по длинным Арининым волосам.
– Наоборот, – она голым локтем вытерла слезы. – Я чувствую, что этот мир – наконец-то мой.
Второй год Пандема
Пролог
Отец Георгий в последний раз перекрестился, глядя в глаза Тому, Кому привык верить и Чьей службе посвятил жизнь. Как бы там ни было, Пандем не смел говорить с Георгием, пока Георгий говорил с Ним, не смел подавать голос во время службы, и вообще в стенах церкви – молчал; Георгий, если бы мог, переселился бы жить под родные ветхие своды, но…
После службы он вышел поговорить с прихожанами – на скамейке за церковной оградой, где желающим можно было курить. Георгий знал, что в последнее время курево не приносит вреда и что тот, кто не желает слышать запаха сигареты, не услышит его, даже уткнувшись носом в кольцо дыма, – но для Георгия все это не имело значения, курить в церковной ограде было для него кощунством, он всегда запрещал…
Правда, в последний год никто ни разу не нарушил его запрета. А Георгию иногда хотелось, чтобы нарушили. Чтобы изгнать нарушителя с позором, чтобы сорваться наконец… Гневаться – грешно… А смотреть и не гневаться – нету сил…
Молчали. Курили. Подвинувшись, уступили батюшке место на скамейке; он сел.
Прежде постоянными прихожанами Георгия были в основном женщины средних лет и старше; молодые мужчины заявлялись от случая к случаю, и, как правило, их визит был связан со скорой необходимостью обряда – крещение, венчание, отпевание. Священники соседних приходов время от времени жаловались начальству, что Георгий отбивает чужих прихожан; что делать, детям почему-то нравилось, чтобы их крестил Георгий. Даже покойникам, наверное, нравилось, чтобы Георгий их отпевал, – а он уважал своих покойников, как только может бренный человек уважать собрата, стоящего на пороге вечной жизни. И если от его усилий хоть сколько-нибудь зависела легкость дальнейшего их пути – что ж, Георгий был совершенно честен перед ними, и поэтому, наверное…
Теперь прихожан было меньше, чем год назад, но больше, нежели полгода назад. И они были большей частью мужчины.
После почти десятиминутной паузы сосед Витя откашлялся:
– А не боитесь, батюшка, так говорить про него?
Георгий посмотрел на него. Витя смутился и отвел глаза:
– Так… Это ведь…
– Мне бояться нечего, – сказал Георгий сухо. – Каков он есть, так и называю.
– А вы говорили, он запретит в церковь ходить, – сказала Ивановна, старейшая прихожанка, никогда не пропускавшая воскресной службы еще при предшественнике Георгия, отце Петре. – А он и не запрещает.
Георгий вздохнул:
– А он хитрый, Ивановна. Запретил бы – люди и смекнули бы сразу… А так – нет.
Игорь, холоcтой мужик лет тридцати, как-то странно улыбнулся; Георгий давно научился читать на лицах это выражение. Так выглядит человек, беседующий с Пандемом.
Он рывком поднялся со скамейки, еще секунда – и он сорвется наконец, выплеснет…
Не сорвался.
– До свидания, Игорь. Здесь не место беседовать с этим…
– Я не нарочно, – сказал Игорь и отступил на шаг. – Но я собирался уже… До свидания, батюшка…
И поспешил к своему велосипеду, прислоненному к ограде. Вот ведь время, все и забыли уже, что это такое – приковывать велосипеды, прятать, сторожить…
Георгию расхотелось разговаривать. Он всегда с удовольствием приходил к ним, иногда ему казалось, что его слова имеют для них значение… И сказанные в церкви, и сказанные здесь, на скамейке за церковной оградой… А сегодня он не мог видеть своих немногочисленных верных прихожан. Не хотел.
– Ну, будьте здоровы, – он поднялся. – Что-то голова болит, пойду…
И тут же понял, что соврал и что его вранье так явно и заметно, как пляжный зонтик посреди голой пустыни.
– Прощайте, – сказал сухо и ушел, не озираясь. Его собственный велосипед ждал у заднего крыльца церкви.
«Георгий…»
«Молчи, сатана».
…Но кто же знал, что тот, о котором знали, что будет дана ему власть, – почему он явился так сильно, так подло, так страшно? Человек слаб… Когда Георгий видел свою мать, еще год назад парализованную, а теперь без устали копающуюся на огороде… Когда он слышал, как она поет (а она пела в молодости, у нее был сильный красивый голос, о котором любили вспоминать все деды в окрестных трех поселках), когда она с подружками, такими же пожилыми и здоровыми, шла погулять в лес, или танцевала на чьем-то семидесятилетии, или…