— Я виновата, — вырываясь из её крепких рук я вцепилась в оградку его аккуратно убранной могилки усыпанной выцветающими на солнце искусственными букетами. — Меня не было рядом…
— Это судьба и от неё никуда не уйдешь, как бы не хотелось, её не изменишь, что предначертано — то обязательно произойдёт, значит так было нужно. У нас всегда забирают самое лучшее, но мы не должны сдаваться и опускать руки, вопреки всему — такова жизнь, своими издёвками она делает нас сильнее.
— Или убивает, только не физически, она убивает нас морально, а это хуже смерти. Когда ты живешь, делаешь что-то и думаешь — для чего?
— Значит и это для чего-то нужно. Я тебя понимаю… — Её глаза опустились, впервые за долгие годы мне показалось, что кто-то понял меня, кто-то кроме него.
— Ты много не знаешь… — Я не решалась произнести этого вслух долгие годы. — Это была моя идея. Упасть… на что—нибудь, так что бы наверняка. Он отговорил мен. Он всегда был рядом, когда мне было плохо. А когда предали его, меня рядом не было.
— Это был несчастный случай. — Изрезанные морщинками глаза Полины округлились от удивления но она упорно стояла на своём.
— Я тоже хотела, что бы это выглядело именно так… — Слёзы вновь покатились по щекам, я не хотела плакать на его могиле, его всегда это очень сильно тревожило, не хотела показывать свою слабость, но это было уже не в моих силах.
— Давай будем помнить только хорошее. — Удивительно быстро оправившись от шока, сестра решила перевести тему разговора в другое русло. — Поверь, мне тоже не забыть, как ты просидела всю ночь держа его за руку, а потом прыгнула за ним…
— Я была маленькая и глупая. Я думала, что если согрею его руки, он встанет, улыбнётся своей удивительно красивой улыбкой и скажет: «Ребята, я пошутил, я живой…» но этого не случилось, той ночью мне казалось что от тепла моих рук, его руки стали тёплыми и он даже улыбался мне, он действительно улыбался, он наконец понял на сколько дорог и важен. А потом я поняла, что видела его в последний раз, и больше не смогу ни обнять, ни прикоснуться к нему. Вы осудили меня за мой выбор, но это был мой выбор, я хотела быть с ним, быть навсегда, но вы лишили меня этого.
— Ты была совсем маленькая девочка, тебе было всего четырнадцать в таком возрасте говорят гормоны, а не разум, мы не дали тебе сделать глупость, очередную в твоей жизни. Когда тебя достали, ты была вся седая. — Она снова опустила глаза, было видно, что эта тема была для неё больной.
— Вы не имели на это право…
— Это была вынужденная мера, у тебя был шок, ты не могла рассуждать здраво. — Как в тот день, пятнадцать лет назад меня вновь сурово пилили два зелёных глаза.
— Ты хочешь сказать, этот шок длится до сих пор?
— Не ходи по острию, это не выход.
— А есть ли он вообще? Может Саша был прав, и выход лишь один?
— В жизни мы совершаем ошибки, но есть такие ошибки, которых уже не исправить.
— Ты о смерти? — Но она лишь промолчала, вновь опустив глаза, на которые волной нахлынули слёзы. — Она самое жестокое создание, женщина с тысячью лиц и одним страшным именем, от которого мурашки начинают бегать по коже. Она играет в свою неповторимую игру — название которой жизнь, и только ей решать, сколько она продлится. Сначала она забрала Сергея он разбился, не справившись с управлением на скользком асфальте, на полной скорости влетел в бетонное ограждение, а я ведь так любила его, потом её жертвой стал Саша — потеря с которой мне никогда не смириться. Она забрала нашего дядю, задушив его раком, а ведь я до последнего верила в то, что он излечится, и ему действительно становилось легче. Теперь она же поджидает бабушку, мою бабулю, стоит у её изголовья нашёптывая каждый день, что песочные часы уже почти опустели… Разве это справедливо? А знаешь что самое страшное? — Ответ на мой вопрос отразился на её лице, она знала. Ей не было чуждо это всеохватывающее чувство бессилия. Бессилия пред чем — то более сложным и могущественным чем время. Бессилие перед ней, женщиной в чёрной мантии, перед её пронзающем холодом и умиротворённым покоем, перед её чарующей ужасом красотой, перед её безграничной властью.
— Я знаю — еле слышно прозвучал её голос, голос для которого в приоритете всегда был лишь командный тон, Полина знала, ей уже доводилось терять любимого, но он не был её братом, и эту потерю не в силах стереть года. Я поняла это сразу, потому как осунулось её лицо, словно мои слова добавили ей сверху ещё пятнадцать лет. Глаза и скулы впали, едва заметные морщинки бороздой разбежались по всему лицу, украсив его своим рельефным узором. Мне стало жаль сестру. В своей боли я тронула её за так и не зажившие за двадцать лет душевные раны. Мне стало стыдно, такого эгоизма я никогда раньше себе не позволяла.