– То есть самой делать ювелирные украшения?
В голосе дяди слышатся теперь веселые нотки, и его насмешливый тон заставляет Дору покраснеть.
– Я хочу стать признанным художником, чтобы какой-нибудь ювелир делал украшения по моим эскизам. Может быть, маменькин знакомец мистер Клементс.
Повисает тишина. Дора и не ожидала, что Иезекия поддержит ее намерение – на это было бы глупо надеяться, – но когда взрыв ядовито-насмешливого хохота, сорвавшегося с дядиных губ, подхватывают хихикающие всхлипы Лотти Норрис, ее захлестывает волна гнева.
– О, всемилостивые небеса! – со вздохом восклицает Иезекия, утирая толстым пальцем слезы в уголках глаз. – Это самая забавная новость из всех, что я слышал за последние несколько недель. Слыхала, Лотти, какую чудесную шутку она нам поведала!
Дора мнет в кулаке накрахмаленную салфетку, обращая на нее клокочущее в ее душе отчаяние.
– Уверяю вас, сэр, – произносит она твердо, – я говорю это вполне серьезно.
– В том-то и шутка! – вскрикивает Иезекия. – Ничего не скажешь – практическое начинание! У тебя же нет ни образования, ни капитала для этого занятия! Да кто же в здравом уме серьезно отнесется к полукровке-сироте вроде тебя? Да над тобой все будут насмехаться прежде, чем ты успеешь заняться этим ремеслом! – Он откидывается на спинку стула, и лицо его принимает спокойное выражение. – Тебе от матери достался творческий талант, не спорю. Но ты, подобно своей матери, слишком уж высокого мнения об этом таланте. Она была уверена, что вместе с твоим отцом, моим дорогим братом, упокой Господь его душу, она сможет сколотить состояние на антиквариате, что они получат признание во всем мире за их… мм… уникальные находки. Но сама посмотри, к чему привела ее гордыня…
Дора молчит. Она давно свыклась с дядиным равнодушием, столь болезненно воспринимавшимся ею в былые годы. Вспышки гнева – с ними она тоже могла совладать. Но вот это бессердечное презрение появилось совсем недавно, и с ним Дора смириться никак не могла. Она делает очень глубокий вдох, который больно растягивает ей легкие, и начинает отодвигать стул, чтобы встать, но тут Иезекия поднимает руку.
– Сядь. Мы еще не закончили.
«А я закончила». Но слова прилипают к языку, и Дора не может их произнести в ответ на приказание дяди, поэтому вперяет сердитый взгляд в свою пустую тарелку и шепчет про себя греческий алфавит, чтобы успокоиться: «Альфа, бета, гамма, дельта…»
– Лотти, – слышит Дора голос Иезекии, – принеси-ка нам чаю.
Служанка – сама учтивость. Когда за ней затворяется дверь, Дора чувствует, что Иезекия снова поворачивается к ней и издает невеселый смешок.
– По крайней мере, я могу восхищаться твоим устремлением, столь же возвышенным, сколь и неосуществимым. Рисуй, если ты этого так хочешь. В ближайшие месяцы это будет держать тебя в приподнятом состоянии духа. Я даже продолжу снабжать тебя бумагой для рисования.
Что-то странное слышится в его голосе. Дора хмурится и смотрит на него.
– Дядюшка?
Иезекия лениво поглаживает свой шрам на щеке.
– В последний год ты стала писаной красавицей. Прямо как твоя мать… – В камине с треском вспыхнуло полено. – Тебе уже двадцать один год, – продолжает он, наваливаясь всем весом на упертые в стол локти. – Женщина. Ты уже достаточно взрослая, чтобы продолжать жить со мной под одной крышей.
Дора молчит, и тут до нее доходит смысл сказанных им слов. Она шумно сглатывает.
– Вы хотите избавиться от меня.
Он разводит руками.
– Но ведь и ты тоже хочешь от меня избавиться!
Дора молчит, с этим не поспоришь.
– И куда же вы хотите, чтобы я ушла? – спрашивает она, но Иезекия только пожимает плечами. И улыбается.
Тяжесть давит на грудь, ей трудно дышать. Дора не понимает, что означает эта улыбка, но она отлично знает дядю, чтобы понять – его улыбка не сулит ей ничего хорошего.
За ее спиной распахивается дверь. К Доре возвращается способность дышать, и тут Лотти ставит на стол чайный поднос. Тонкая фарфоровая посуда тихо позвякивает.
– Вот чай, сэр! – сияя, говорит она. – И еще я принесла засахаренные сливы, как вы заказывали. Они сегодня свежайшие!
Лотти машет восьмиугольной коробкой.
– Дай одну Доре, Лотти!
Прислуга с сомнением прищуривается, но выполняет просьбу Иезекии, а Дора во все глаза смотрит на коробку, на уложенные внутри сладости. С опаской бросает взгляд на дядю, который наблюдает за ней, сцепив ладони под подбородком.
– Что это такое?
В ее голосе сквозит недоверчивость. Она ничего не может с собой поделать.