– Делай что тебе приказывают, идиот! – заорал на него Уильям. И, прежде чем повернуться и уйти, добавил: – Это тебе не пикник на лужайке.
Экспедиция провела остаток дня на прогалине, но никому и в голову не пришло в голову после обеда снять с носильщиков колодки. Обливаясь потом, Уильям и Ричард молча курили, сидя в отдалении на складных стульях. Братья вели себя так, словно негры были скованы цепями с самого первого дня. Но больше всего удивляло то, что и носильщики не выразили никакого протеста. Правда, нашелся один, который взялся рукой за цепь и робко показал ее белым. Но Уильям и Ричард как ни в чем не бывало продолжали курить. Человек, указавший на цепь, посмотрел вокруг. Никто не последовал его примеру, и он смирился.
Маркус не мог взять в толк, почему эти люди позволили заковать себя в цепи, не оказав ни малейшего сопротивления. И ради чего? Ради похлебки из пшена. Теперь они безропотно лежали на земле, как стадо овец. И все.
В центре прогалины стояло одно-единственное дерево. Оно царило над поляной, как одинокий император, который держится от простолюдинов на расстоянии. По сравнению с этим деревом дуб в поместье Краверов казался тростью слепца. Основание напоминало гигантскую лягушачью лапу с растопыренными пальцами. С боков ствол окружали плоские боковые выросты, похожие на акульи плавники, которые уходили в землю. Каждый из таких контрфорсов был шире, чем горки, которые строят для детей. Маркус задрал голову, но плотная листва не позволяла ему разглядеть верхушку дерева.
Гарвей полез наверх, цепляясь за лианы, толстые и надежные, как металлические тросы. Уильям и Ричард засмеялись:
– Куда ты полез, Маркус? В Конго и без тебя полно обезьян!
Маркус не стал отвечать. Он карабкался все выше и выше. С высоты пятнадцати метров ему уже не было видно земли. Язвительные комментарии Уильяма и Ричарда едва достигали его ушей и, наконец, стали вовсе не слышны. Маркус не заметил, что оказался на такой высоте, где не было слышно никакого шума, производимого людьми.
Там, наверху, жизнь текла своим чередом. Птицы изумленно встречали его появление. Ветви стали тоньше, листья шлепали его по щекам и царапали руки, но он хотел подняться еще выше, еще чуть-чуть.
В какой-то миг Маркус протянул руку, под его пальцами хрустнула веточка, и ему показалось, что среди листвы открылся люк: самые зеленые глаза Африки посмотрели в самое синее небо в мире.
С такой высоты сельва казалась плотной порослью мха, но это были деревья, одни деревья. Здесь они мягко округлялись, там топорщились ежиком, и над всем этим пространством, подобно ватному туману, плыли испарения.
Никакой пустыне, никакому океану, никакой тундре не сравниться с этим величием. Маркус вдруг понял, что, каким бы огромным ни был мир, Конго всегда будет больше этого мира.
Он произнес вслух:
– Господи, куда мы идем?
Мне кажется, Маркус знал ответ: в тот край, на который не распространялась милость Господня.
5
Пять дней спустя носильщики начали умирать один за другим. С ними не церемонились. Когда один из них в изнеможении падал на землю, его пытались привести в чувство ударами приклада. Если бедняга не реагировал, с него снимали колодки и оставляли прямо у дороги, а экспедиция трогалась в путь.
Чем больше носильщиков умирало, тем тяжелее становилась поклажа на плечах оставшихся в живых, поэтому с каждым днем умирало все больше людей. Эти потери были еще одним доказательством непреклонности братьев Краверов. Однажды во время отдыха Ричард застал одного из носильщиков с колбой в руках: тот рассматривал на свет тараканов, плававших в формалине. Увлеченный наблюдениями, негр не заметил, как Ричард подошел к нему.
– Ты открыл багаж! – возмутился Ричард. – Как ты посмел?
Подоспевший Уильям вынес приговор:
– Этот воришка завтра будет нести шампанское.
Вечером между Маркусом и Годефруа состоялся такой разговор.
– И почему они такие безмозглые? Их связали, колодки надели, а они все равно воруют.
– Он не хотел ничего украсть, – сказал Годефруа.
– Ах, не хотел? Тогда почему он открыл тюк?
– Из любопытства.
– Но там были просто тараканы.
– Этот человек не понимал, зачем белым людям дохлые тараканы. А теперь из-за этого сдохнет сам.
Годефруа был немногословен, но его высказывания всегда имели замысловатую форму. Возможно, на его манеру говорить оказывал влияние синтаксис одного из языков банту, а может, у него была такая натура, но никому не удавалось понять, констатировал он факт или выражал к нему свое отношение: осуждал действия начальников или, напротив, считал их справедливыми.
Приказ нести шампанское был равнозначен смертному приговору. Ящик с бутылками из толстого стекла весил тридцать килограммов и был обит изнутри специальной тканью для лучшей сохранности ценного груза.
Все знали, что тот, кому достанется его нести, умрет от изнеможения еще до заката солнца, поэтому каждое утро негры бросались к любым другим баулам, лишь бы не получить этот ящик. Возникали ссоры и стычки. В результате самая тяжелая работа доставалась самому слабому. Но Уильям и Ричард не вмешивались, усматривая положительный момент ситуации: носильщики старались подняться как можно раньше, боясь, что им достанется ящик с шампанским.
А теперь небольшое отступление. Я дал себе слово не раскрывать рта во время наших бесед, если только в этом не возникало крайней необходимости. Однако, когда Маркус стал рассказывать о первых смертях, я весьма некстати стал испытывать нервное возбуждение. Сердце начинало бешено биться, сосуды расширялись, и потоки крови устремлялись по ним вверх и вниз. Несмотря на это, я не проронил ни слова. Могу поклясться, что это стоило мне неимоверных усилий.
Маркус говорил о жертвах совершенно безразлично. Носильщики были человеческими существами, а с ними обращались, как с собаками. Когда же они умирали, их бросали как дохлых псов. А Маркус, рассказывая об этом, не проявлял никаких чувств. Все это я говорил про себя и очнулся только услышав имя Пепе.
По прошествии нескольких дней пути Маркус заменил имя Годефруа именем Пепе, более коротким и легким для произношения. Уильям и Ричард посмеялись этой шутке, а имя прижилось. Подобная фамильярность не казалась странной: благодаря тому, что Маркусу и Годефруа приходилось постоянно работать рядом, у них сложились довольно тесные отношения. Годефруа (в дальнейшем – Пепе) занимал среди негров самую высшую ступеньку иерархии, а Маркус был белым самого низшего ранга. Таким образом они оказывались практически рядом, и все же некая невидимая разделительная линия между ними существовала. Они были подобны двум людям, стоящим по разным сторонам от решетки, которая, однако, не могла им помешать оставаться самыми близкими существами.
Уильям и Ричард спали в одной палатке. Пепе поначалу ночевал под открытым небом, так же как носильщики, но однажды у него страшно разболелись зубы. Бедняга переносил боль стоически, но Уильям решил, что ему лучше провести ночь в палатке Маркуса. Кравер не хотел, чтобы остальные негры видели проявления слабости в человеке, исполнявшем роль проводника и одновременно надсмотрщика. Маркус спал в скромной палатке, куда складывали также тюки, которые следовало беречь от непогоды. Гарвею предложили потесниться, а когда зубная боль у Пепе прошла, никому не пришло в голову выгнать его из палатки.
В каком-то дальнем уголке мозга Маркуса установились прочные параллели с воспоминаниями его детства. Он спал рядом с Годефруа, как когда-то рядом с медведем Пепе. Это отнюдь не оправдывает Гарвея, просто объясняет его поведение. В мире, где люди приравнены к животным, о Маркусе Гарвее можно было, по крайней мере, сказать, что он разделял кров с одним из таких животных.
Довольно скоро стало ясно, что необходимо найти замену умершим носильщикам. Сказать это было куда проще, чем сделать. Поселки, состоявшие из кучки глинобитных хижин под соломенными крышами, мгновенно пустели, стоило только отряду приблизиться к ним. Множество примет указывало на то, что жители совсем недавно укрылись в джунглях, в спешке побросав свои дела.