Никакого страстного поцелуя не было. Амгам и Маркус обнялись, как два заблудившихся ребенка, которые снова встретились: даже если им не суждено найти дорогу, то, по крайней мере, они снова вместе. Маркус снял с себя тунику и пижаму, потому что ненавидел это облачение. Амгам увидела его раны и тоже разделась, сбросив с себя одежду Краверов.
И тут Маркус позволил себе каприз. Возможно, он считал, что мир ему чем-то обязан, после того как он пережил столько боли и несчастий. Гарвей символически отомстил за всех носильщиков мира, завладев одной из ненавистных бутылок шампанского. Это была большая пятилитровая бутыль теплого французского шампанского. Потом она схватила его за руку, и они побежали к краю поляны, а потом дальше и дальше в сельву. Куда увлекала его Амгам? Никуда. Они просто убегали от поляны, переплетя свои пальцы, куда глаза глядят. Ветки хлестали их по всему телу, но эта боль не беспокоила их. Маркусу она даже нравилась, потому что боль, причиненная растениями, не уничтожала жизни, она была отлична от той, которую он испытал в подземном мире.
Неизвестно, сколько времени они бежали по лесу. Наконец Маркус натолкнулся на плотную стену травы, которая преградила ему путь, и упал на землю. Они лежали, растянувшись на зеленом ковре, и смеялись, с трудом переводя дыхание. Зеленый потолок защищал их от тропического солнца. Спустя какое-то время Маркус понял, что они попали в очень странное место.
Стена травы, которая их остановила, была гораздо более плотной и густой, чем показалось вначале. Гарвей раздвинул руками верхний слой растительности и обнаружил, что вся эта зелень была лишь занавесом, за которым скрывалась настоящая стена из дерева. «Это ствол дерева, огромного дерева», – догадался он и попытался обойти его вокруг, но не смог. Ветки, шипы и заросли кустарника не давали ему двигаться вперед. Ревнивая сельва не хотела, чтобы кто-нибудь еще ласкал ноги великана. Маркус не столько видел, сколько чувствовал необъятность этого ствола, его нельзя было даже охватить взглядом. Если ствол у самых корней так велик, то каким же высоким должно быть само дерево? Гарвей понял, что перед ними одно из чудес природы.
Он начал карабкаться вверх. Амгам ничего не понимала.
– Пойдем! – сказал Маркус и жестом предложил следовать за ним.
И она послушалась. Сначала Гарвей задавал ритм, открывая дорогу среди переплетения лиан, которые так же, как они, поднимались вверх по стволу, но очень скоро девушка опередила его. Умения спелеолога, наверное, сродни навыкам скалолаза. А может быть, этой женщине, которая поднялась выше небесного свода мира тектонов, верхушка дерева, каким бы огромным оно ни было, казалась только крошечной ступенькой. А может, Амгам по своей натуре не могла допустить, чтобы кто-то указывал ей дорогу. Как бы то ни было, ее решение оказалось верным. Двенадцать пальцев цеплялись за древесную кору крепче, чем лапы любой обезьяны. Кроме того, у нее был особый дар находить выемки и сучки, чтобы поставить ногу.
– Погоди! – закричал Маркус, который уже начинал отставать.
И поскольку девушка не обращала на него никакого внимания, он прокричал громче еще раз:
– Погоди!
Амгам обернулась. Маркус помахал ей рукой, в которой удерживал бутылку шампанского, давая понять, что ему трудно подниматься, держась одной рукой. Она прищелкнула языком, словно говоря: «А, вот оно в чем дело!», вернулась назад, забрала у него бутылку и снова полезла вверх так же быстро, как раньше, или даже еще быстрее. Амгам казалась большим белым пауком.
Поначалу подъем не стоил им большого труда, благодаря растениям, которые цеплялись за кору дерева. Это был плотный слой лиан и ветвей других деревьев, росших неподалеку. Они напоминали руки верных поклонников, которые удовлетворялись тем, что гладили ноги своего идола. Но, когда они поднялись над зеленым пологом сельвы, им стало гораздо труднее продвигаться вперед. Ствол стал плотным и гладким, он горделиво поднимался вверх и был похож скорее на вавилонскую башню, чем на порождение дикой природы. Только теперь Маркус и Амгам осознали истинные размеры великана, которого они решили покорить. Уточнить? Когда я попросил Маркуса сравнить высоту дерева с Биг-Беном, он стал хохотать как сумасшедший.
Они добрались до первой большой ветви, крепкой, точно таран на носу корабля. Амгам заговорила. В ее голосе звучали веселые и восторженные нотки, она говорила быстрее, чем обычно, и казалась очень оживленной. Вероятно, она только сейчас поняла, что дерево не было горой мертвых камней, что перед ней живое существо, полное других живых существ. Никогда раньше Маркус не видел кошачьих глаз Амгам такими восторженными. Однако сам он чувствовал себя совершенно разбитым. Приключения в подземном мире истощили его силы. То напряжение воли, которое помогло ему вынести всю боль и преодолеть все испытания, сейчас куда-то испарилось, и у него начали дрожать колени. Амгам поняла это. Она обняла его и стала говорить с ним на языке тектонов, который, как это ни удивительно, мог звучать нежно. Однако Маркус высвободился из ее объятий так резко, словно они были для него оскорбительны.
– Нет, нет, – настойчиво повторял он, – наверх, наверх!
И два обнаженных тела продолжили свой путь к вершине. Каждая мышца его рук и ног жалобно сжималась при каждом новом движении. Амгам тащила тяжелую бутылку шампанского. (Спрашивать Маркуса, зачем они несли эту дурацкую бутылку, оказалось совершенно бесполезно. Просто несли ее, и все тут. Им самим это было неясно. Впрочем, они не знали также, зачем им понадобилось лезть на это дерево, – они просто лезли, и все тут.) Амгам находила самые незаметные трещинки в коре и иногда останавливалась и помогала Маркусу подниматься, крепко ухватив его за плечо. На какую высоту они поднялись? Сто метров? Двести? Наконец они добрались до самой вершины, где ветви образовывали маленькую, но очень удобную площадку. Покрытая мхом, она была немного вогнутой в середине. Над их головами оставался только тонкий слой листьев, который служил им солнечным зонтиком. Когда Маркус перевел дух, он сказал лишь одно слово:
– Смотри.
С такой высоты весь мир казался зеленой равниной. Деревья, деревья, деревья. Амгам сделала глубокий вдох. Она наполняла свои легкие воздухом с такой силой, что Маркусу стало страшно. Казалось, весь кислород Конго входил внутрь этого тела, созданного, чтобы дышать в совершенно другом мире.
Она что-то сказала.
– Да, я знаю, – согласился Маркус. – Ни Пепе, ни шампанское. Конго.
Маркус уже видел эту безбрежную сельву с похожей башни во время похода Краверов. И она не показалась ему привлекательным местом. Совсем наоборот. Что же изменилось теперь? Маркус увидел, что Амгам возвела глаза к небу и направила взгляд прямо на тропическое солнце. Он хотел заслонить ее лицо ладонью, чтобы солнце не причинило ей боли, но вспомнил о том, что глаза девушки были устроены как у кошки. Если в темноте зрачки Амгам расширялись настолько, что закрывали собой всю радужную оболочку, как тень от луны скрывает солнце во время затмения, то теперь они сузились и превратились в тонкую вертикальную линию, не шире волоса.
Но вернемся к нашему вопросу: что сейчас делало Конго таким прекрасным местом? Маркус понял, что разница заключалась вовсе не в пейзаже, а в нем самом. Картина прекрасна потому, что он теперь не такой, как раньше.
Потом они растянулись на этом деревянном ложе, покрытом ковром изо мха. Маркус поднял руку и несколько минут внимательно рассматривал бутылку шампанского, не веря своим глазам. Он уже не помнил, зачем принес ее сюда.
В своей книге я написал, что Маркус передал бутылку Амгам. Она, движимая любопытством, разглядывала ее, пока не услышала, как Гарвей произнес слово «шампанское». И тогда она бросила бутылку вниз, вспомнив обо всех ужасах, которые сопровождали это слово. Так я написал в первом варианте своей книги. Однако должен признаться, что Маркус рассказал мне совсем другую историю. Просто в этом фрагменте я позволил себе некоторую вольность; причиной тому были моя увлеченность литературой и моя любовь к Амгам. Прошло довольно много времени, прежде чем я осознал несоответствие между записями, которые сделал в тюрьме, и текстом книги. Чтобы избавиться от своих чувств и навсегда забыть о книге, я решил просто воспроизвести в ней точный рассказ Маркуса, и в третьем издании хотел исправить этот фрагмент. Однако издатель попросил меня не трогать его, считая, что Амгам, пьющая из горлышка бутылки, вряд ли может стать украшением романа. Дело происходило в двадцатые годы в разгар действия сухого закона, а издательство поддерживало постоянные контакты в Соединенных Штатах, где рассчитывало продать огромное количество экземпляров моей книги. Позднее, в пятом издании, я опять стал настаивать на исправлении этой ошибки. Но к этому времени я уже продал права на роман другому издательству, и там меня тоже стали умолять не трогать этот пассаж. Новый издатель был большим поклонником символов в литературе и утверждал, что данный жест Амгам необходимо было сохранить: мятежная героиня восставала, таким образом, против людского общества и против общества тектонов, коррумпированность которых воплощалась в бутылке шампанского. Я не стал спорить. В шестидесятые годы новое издательство возвратило к жизни книгу, которая уже практически была предана забвению. И опять меня попросили не трогать фрагмент с шампанским. Экологические теории были в моде, и отказ Амгам от употребления напитка, производство которого связано со столь сложными технологиями, означал интеграцию пары в естественную среду и ля-ля-ля, ля-ля-ля… И наконец, при последнем издании книги издателем оказалась женщина. Она считала, что освобожденная женщина должна была разбить бутылку шампанского вдребезги, поскольку в повествовании слово «шампанское» превратилось в синоним власти мужчин в обществе. Одним словом, на протяжении шестидесяти лет я не смог привести этот фрагмент в соответствие с рассказом Маркуса Гарвея. Теперь, наконец, я исправлю свою ошибку.