Как и во время первого похода, туннель довел их до маленького воздушного пузыря в этой каменной кишке, и там, как всегда, путники остановились, чтобы отдохнуть, прежде чем продолжить путь в подземный мир. Меня взволновала картина объятия Маркуса и Амгам в этом крошечном пространстве в мире тишины – им уже недолго оставалось быть вместе. Только они двое – и ничего больше, а вокруг них – все камни земли и тусклый зеленый свет фонаря. Они осознавали, что скоро им предстоит расстаться навсегда. Слова были лишними: влюбленные знали, что, как только будет зажжен фитиль, каждый из них пойдет в направлении своего мира. Но, несмотря на это, они были полны решимости довести свой план до конца: спасти миллионы незнакомых им людей, не получая ничего взамен. Я не мог представить себе любовную пару, которая была бы более одинока. В этом мире у них не было ничего, кроме желания спасти его и горстки светляков.
Когда необходимость передвигаться ползком исчезла, Амгам в очередной раз продемонстрировала Маркусу, что снаряжение тектонов было продумано до мельчайших подробностей. Длинные мешки, которые они тащили за собой, привязав к щиколоткам, можно было сворачивать и при помощи сложной системы пряжек превращать в рюкзаки.
Через несколько дней они достигли тропинки, которая спускалась вниз по краю ущелья, а потом без всяких приключений дошли до Девичьего моря. Еще во время сражений на поляне Амгам усвоила все необходимые сведения о разрушительной силе динамита. Именно она показала Маркусу, как расположить шашки. Колонны имели форму песочных часов. Достаточно было поместить небольшой заряд на перемычке колонны, чтобы взорвать ее. Амгам придумала еще кое-что. В некоторых местах десять, двадцать или даже тридцать колонн стояли рядом, и самая узкая их часть находилась на одной и той же высоте. Поместив динамитную шашку в стратегически важном месте – на центральной колонне, – можно было добиться того, что взрывная волна разрушит и все остальные. Таким образом, им удалось заложить взрывчатку на огромной территории. Правда, у них не хватило фитиля, чтобы соединить все заряды, но Маркус надеялся, что те шашки, до которых не доходил шнур, взорвутся вместе с остальными.
Все было готово. Маркус не спешил, понимая, что, как только закончатся саперные работы, наступит час прощания. Амгам пришлось положить ему на ладонь спичечный коробок: сам он, возможно, никогда бы не решился на это. Им предстояло двигаться в противоположных направлениях. Маркус пришел из одного мира, а Амгам – из другого. Гарвей никогда не смог бы жить в ее стране, как невозможно представить, что она в Лондоне смогла бы вести более или менее нормальную жизнь. Ей бы еще повезло, если бы она оказалась в зоопарке. И Амгам, которая успела познакомиться с братьями Краверами, знала об этом. Оставался ли у них какой-нибудь еще выход? Жить в сельве, как первобытные люди? Нет. Теперь, когда Пепе погиб, никто не заступился бы за них перед жителями поселков. Маркус не хотел рисковать жизнью Амгам. Любовью можно заниматься где угодно, хоть на вершине дерева, но живут на деревьях только обезьяны.
Маркус перебирал длинные, точно пальцы, спички и, понурив голову, повторял только одно: «Уходи, уходи, уходи». Он был не в силах взглянуть ей в глаза. Амгам не уходила, и Гарвей понял, что она плачет. Из каждого глаза у нее выкатилось по слезе, только по одной. Эта жидкость была плотной и отливала зеленью в свете фонаря. Две слезы медленно катились по ее лицу, с каждым сантиметром становясь немного больше, и еще, и еще. Амгам захотелось прервать эту агонию. Она поцеловала своего возлюбленного в губы, а потом в лоб, но, когда он захотел возвратить ей поцелуй, то поймал губами лишь воздух. Амгам была уже далеко. Она уходила в темноту, в сторону мира тектонов. На земле остались две слезы, которые превратились в алмазы размером с бейсбольный мяч. Маркус спрятал их в одном из карманов одеяния тектонов.
Он подождал еще двое суток, прежде чем зажег фитиль. Гарвей не представлял себе масштабов землетрясения, которое ему предстояло вызвать, и хотел быть уверенным в том, что Амгам хватило времени, чтобы уйти достаточно далеко.
В этом месте рассказа мы могли бы порассуждать о философском значении этого фитиля. Зажечь его означало навсегда разделить два мира, которые воплощали разумную жизнь на планете Земля. Правильно ли поступили Маркус и Амгам, взорвав единственный объединявший их мост? Я могу дать только предварительный ответ на этот вопрос: мы никогда не узнаем, насколько правильным было их решение, но, безусловно, наши возлюбленные были существами, которые, как никто другой на Земле, имели право принять его. Никто не знал оба эти мира так хорошо, как они; и никто больше них не страдал от этого шага.
Итак, двое суток спустя Маркус поджег длинный фитиль и побежал в направлении, противоположном тому, куда двигался огонек. Прошло несколько страшных секунд. Гарвей бежал, а за его спиной раздались звуки «пум-пум-пум», скорее унылые, чем мощные. Каждый «пум» означал взорванную колонну. Гром взрывов звучал приглушенно, словно динамит не отваживался нарушать тишину этого призрачного места. В течение долгого времени зеленый полумрак освещался короткими всполохами разрывов динамита. Иногда целые группы колонн взрывались почти одновременно, и их «пум-пум-пум» напоминали Маркусу оркестр из тысячи барабанов. Сколько таких «пум» он услышал? Сто? Двести? Гарвей бежал и бежал, и остановился только тогда, когда у него перехватило дыхание.
Зона взрывов осталась далеко позади. На самом деле он уже целый час, а может быть, два поднимался по тропинке вдоль ущелья. Маркус присел: внутренний слой его одеяния насквозь промок от пота. Хотя каменные доспехи были удивительно легкими, их вес давал о себе знать на бегу. Его силы иссякли.
Гарвей воспользовался этой вынужденной остановкой и поднял фонарь над головой. Он рассчитывал, что находится достаточно высоко, чтобы оценить разрушения там, внизу, в Девичьем море. Однако картина, которую он увидел, заставила его похолодеть.
На довольно большом пространстве каменные колонны действительно были разрушены. Маркус мог судить об этом по бескрайнему ковру красных угольков, в которые превратились камни, тлевшие теперь на земле. Но динамит не смог выполнить своего главного предназначения – разрушить опоры, чтобы обвалился свод. Если бы огромные куски скал падали с такой высоты, то он бы наверняка услышал шум. А кроме того, завеса пыли не позволила бы ему увидеть огоньки внизу.
Маркус почувствовал горечь поражения. Весь следующий день он поднимался по тропинке, скуля, как щенок, и яростно кусая кулаки. Однако отчаяние не мешало ему думать. По словам Уильяма, породы в этом районе были пористыми, а колонны он называл «столпами земли». Но он ошибался. Видимо, колонны были просто гигантскими сталактитами и сталагмитами, концы которых касались друг друга. И, вероятно, они не служили опорой внутреннего свода, а были просто созданием земных недр.
Тогда выходило, что все было напрасно? Маркус, ступивший когда-то на землю Конго, действительно не имел ничего общего с нынешним Маркусом, который попытался спасти человечество. Но зачем было миру спасать Гарвея, если этот самый мир не давал ему спасти людей?
Маркус нехотя шагал вверх, потеряв всякое представление о времени. Возможно, он был уже близко от грота, где начинался туннель, ведущий на поверхность. А может быть, далеко. Для него это не имело значения. Он лег на землю, положив около себя зеленый фонарь, свернулся комочком, как пес, и уснул.
Ему снилось, что идет дождь. Во сне Маркус спал в каком-то уголке сельвы, и его будил гром. Первый разряд был далеким, а второй прозвучал уже громче. Он проснулся. Ему никогда не нравились сны, в которых ему снилось, что он спит. Но Гарвей не был в сельве, а все еще находился на одной из площадок на тропинке. Он услышал гром еще раз и спросил себя: «Я на самом деле уже проснулся или еще сплю?»