Выбрать главу

– Все проверили. Да тут и искать особенно нечего, в клетушках, в их закромах пусто, лишь две бочки со жмыхом тутовника.

– Равиль, – Усачев, подчеркивая доверительность отношений, иногда называл самого опытного ротного по имени, – сколько у тебя здесь солдат?

– Здесь – двенадцать.

– Детей видел? Они голодные. Я обратил внимание, очаг холодный, сегодня здесь ничего не готовили. Если у них нет продуктов, то чем же они питаются?

– Не знаю. У нас в войну то же самое было, мать рассказывала. Ничего, выжили.

– Вот что, возьми у своих людей, у связистов по две банки консервов, немного сахара, хлеб. Когда будем уходить, отдай детям. Окажем так называемую интернациональную помощь от лица второго батальона.

– Всю страну мы не накормим.

– Ты все понял? – Комбат пропустил мимо ушей последние слова. – Выполняй!

– Есть, товарищ подполковник.

Они ушли. Проходя центр кишлака с развалинами, осевшими когда-то под дождем и снегом, Усачев со своими людьми натолкнулся на взвод разведывательной роты. И эта встреча была ему не только неприятна, но возмутила. Разведчики в составе полка в Афганистане давно, с 1980 года, и у них сложились свои традиции и свои понятия о том, как вести войну. Дерзость и напор – это оружие, но в этот раз разведчики не наблюдали за обстановкой и не были готовы отразить нападение. Командир взвода у ворот дома хорошо поставленным ударом бил по лицу старика, что-то орал ему в это разбитое лицо, тот согнулся и получил удар ногой поддых, потом по печени, потом еще. Солдаты с опущенными автоматами стояли рядом и наблюдали за расправой равнодушно, без эмоций.

– Отставить! Лейтенант! Отставить! – кричал на ходу комбат.

– Затащите бабая во двор, – бросил своим бойцам офицер. – Я старший лейтенант! А вы кто? И в чем вопрос?

– Вы что, вы в своем уме, что вы себе позволяете? – Усачев залпом выпалил слова и вдруг на последнем слове осознал, что офицер его не слышит и не собирается слышать.

– Кто вы?!

– Командир второго батальона. Кто вам дал право?..

– А-а… Товарищ подполковник, – с издевкой протянул разведчик, – вы меня извините, но это не ваше дело. Вы здесь без году неделя, еще ничего не понимаете. Вы ни-че-го не понимаете, – он сделал акцент на слове «ничего». – Они все до одного – «духи». Продажные твари. Днем он царандой, вечером – душман. Вы сами все узнаете, уже скоро.

– И что теперь, всех бить будем? Вот так, как этого старика? Зачем же мы сюда пришли?

– Вы еще про долг скажите, про интернациональный. Я здесь зимой двух солдат положил, разведчиков! Понятно вам? Здесь должно быть оружие. Именно в этом кишлаке. И этот козел знает, где оно, нет у него – есть у других. Он знает! – переведя дыхание, спокойно, но язвительно он спросил: – Зачем пришли? А вы на партсобрании вопрос поставьте.

Все это время, пока шел напряженный разговор, Гайнутдинов стоял в стороне и слышал лишь обрывки фраз, но интонации уловил точно. Мимика его лица не выражала ничего, а внутри растекалось тепло одобрения: молодец, старлей, сечет фишку.

Кишлак наконец-то закончился, остался последний дом. Усевшись посреди двора на пне, Усачев старался лучше рассмотреть обстановку, любая страна начинается из семьи, из дома. Если поймешь капельку морской воды, ее вечно меняющийся образ, поймешь и все море.

Солдаты несуетливо и уже обыденно выворачивали наизнанку домашний скарб, ротный принимал доклады. «Справится, – мимоходом подумал о нем комбат, – лишь бы не заносило на поворотах». Под его ногами посреди двора журчал выложенный камнем арык с горной водой, до предгорий здесь рукой подать. Добротно все устроено. Если у кого дом – крепость, так это у афганцев, отгородились пятиметровыми стенами от прочего мира. За эти стены им и выходить не надо, все вращение жизни вот тут, перед глазами, – и огонь, и вода, и хлеб, и оружие, и жены с детьми.

В тени под навесом неподвижно сидела молодая женщина. Она не обращала внимания на чужих солдат, безучастно смотрела перед собой, воспринимая происходящее как испытание, данное Аллахом. Усачев оторвал взгляд от ручья. Хорошо одета, даже изысканно для этого кишлака, судя по тому, что он уже успел увидеть в других домах. «Завтра пойду с четвертой ротой, надо Аликберова посмотреть, начальник штаба вечером доложит, как у него идут дела, но надо иметь и свое мнение». Густые черные волосы небрежно спадали на плечи, их так же небрежно прикрывала черная с люрексом косынка. Лицо открыто. Женщина была непозволительно красива, и Усачев наконец-то это заметил. Он испытал внезапный прилив восхищения и потому с нескрываемым интересом продолжал рассматривать это прекрасное творение природы. Их взгляды встретились и задержались, он не смог оторваться от ее удивленных, любопытных глаз, но вдруг в мгновение они отразили неподдельный испуг: ни один мужчина в этой стране не мог так смотреть на женщину, ни одна женщина не имела права ответить на такой взгляд. В спешке юная азиатская дева набросила на лицо косынку и отвернулась.

Гайнутдинов вытащил или, точнее, выволок из проема двери, из темноты на свет, прятавшегося в глубине дома афганца. Мужчина недолго щурился, а потом выражение его лица стало отчетливым и выразительным. Злоба. Глухая неприкрытая злоба. По виду ему было лет сорок-шестьдесят, точнее Усачев определить не мог, оставалось теряться в догадках, судя по крепким плечам и осанке – сорок, судя по морщинам на шее и лице – шестьдесят. Гго руки связаны за спиной жгутом, он не сопротивлялся, но тяжело молчал, его тело побеждено, душа – нет. Взгляд, полный ненависти, распространял вокруг себя ауру войны. Это и была война.

– Товарищ подполковник, мы его в подвале нашли, связали на всякий случай, крепкий парень и смотрит, как волк.

– Спроси, почему он прятался и почему так смотрит. Хусейнов, давай, переводи.

Тот бросил несколько фраз, в ответ – тяжелый взгляд из-под сдвинутых бровей и упорное молчание.

– Мы выполняем свою работу может быть, мы его обидели чем-то?

И снова молчание.

– Проверьте документы. Надо разобраться, кто он такой.

– Документов нет.

– Ладно, заберем его с собой, сдашь его «хадовцам».

Непозволительно красивая женщина бросилась к Усачеву, упала на колени, обхватила его ноги и устремила к нему умоляющий взгляд. Из ее испуганных глаз текли крупные слезы, сбивчивые непонятные слова натыкались друг на друга, в них отразился страх. Никто и никогда не просил так Усачева, никогда он не видел таких слез. Но он остался холоден, командир не должен отменять своих решений, даже если об этом просит женщина.

– Хусейнов, что она говорит?

– Это ее муж. Говорит, что он тяжело болен, безумен, не понимает, что делает.

– Он ничего не делает, он просто нас ненавидит. Мы не будем его убивать, сдадим местным властям. Переведи.

И после сказанных слов женщина не унималась.

– Она говорит, что «хадовцы» живым его не отпустят, убьют.

– Поздно, милая, не проси. – По его лицу пробежала тень раздражения, но взгляд тут же обрел твердость, решение принято. – Все в руках Аллаха, ты это знаешь лучше меня.

Письма? О, это осталось в какой-то другой жизни, когда он, московский курсант, грыз гранит военной науки и жирный дерн на полигонах средней полосы России. Это была любовь. И это были письма о любви. И надо же, все растрачено за эти трудные, как пересеченная местность, за эти быстрые, как росчерки трассирующих пуль, годы военной службы. Они все тогда любили, мальчишки – девчонок, девчонки – мальчишек, это такой возраст, когда нет ни камней в почках, ни камня за душой. Время необъятных возможностей и есть время любви!

«Какие чувства теперь, когда вместе прожито семнадцать лет и мы порядком надоели друг другу? Нелепость, все чувства высохли, как горный родник. А если нет, то что тогда? Что приходит на смену любви – опустошенность, привычка? Как я оказался здесь, в этой стране, на самом краю света, среди песка и щебня, среди овечьего навоза, под горячим ветром и под прицелами чужих автоматов? Это мое испытание?»