— Грести перестали, — вдруг с придыханием сказал он.
Сергей оглянулся. Шлюпка качалась прямо за кормой, в нескольких метрах от кругов. Ее плоская, заполненная людьми, корма всего на несколько сантиметров возвышалась над водой. Гребцы мочили весла в воде, пошевеливая ими вперед-назад. Потом один из гребцов затабанил, резко повел весло назад, другой — вперед, и шлюпка пошла разворачиваться против волны.
— Не смейте! Нельзя этого делать! Назад! — Не понимая, что делает, Сергей колотил кулаками по стальным пруткам кормовых лееров. — Назад, я вам говорю!
Шлюпка стала против волны, гребцы навалились на весла, нос вскинулся, и Сергей отчетливо, словно сам был в шлюпке, увидел, как плавно, во всю ширину кормы, влилась в шлюпку гладкая серая вода и шлюпка ушла ниже волны…
Потом, на следствии, Сергею сказали, что после этого он делал все верно, все как требуют хорошая морская практика и устав, и он не стал возражать. Да, была сыграна шлюпочная тревога, и объявлено, что человек за бортом, и поднят нужный флаг международного свода, и оповещены ближайшие корабли, и спущен на воду спасательный вельбот, и Сергею говорили, что он один справился на кормовых талях и оборвал ногти, снимая примерзлый шлюпочный чехол, но сам Сергей стал помнить себя только с той секунды, когда оказался в спасательном вельботе за рулем и подал первую команду на весла.
Полузатопленную рабочую шлюпку относило к берегу, а люди почему-то расплылись от нее в разные стороны. В волнах мелькало несколько голов. К ним спешил шедший мимо катер, и Сергей двинулся мимо спасательных кругов по шлюпочному следу. Понукать никого не приходилось. Гребцы дугой выгибали длинные тяжелые весла, даже мотористы, которых каждый раз приходилось с боем выгонять на шлюпочные учения. И никто не смотрел на Сергея.
Попались среди волн с полдесятка больших домашних пирогов, кепка, и, когда были уже недалеко от шлюпки, увидели в воде бежевый пузырь. Человек недвижно висел лицом вниз, мокрый надувшийся мантель поддерживал его на воде. Его долго не удавалось схватить, и наконец один из матросов подцепил его отпорным крюком, и Сергей почему-то подумал: «Как Алешка ту нерпу в Амдерме…» Его втащили в вельбот. Это был кочегар Никандров.
Сергей положил его животом к себе на колено и вылил из него все, что в нем было. Оказалось, что никто в вельботе, кроме Сергея, не умеет оказывать помощь или, может быть, все еще боялись, и Сергей приказал боцману сесть за руль, а сам разложил Никандрова на еланях в вельботе. Тогда еще не знали, что лучше всего делать искусственное дыхание вдыхая утопленнику воздух через рот, и Сергей принялся надавливать Никандрову на грудь, сводить и разводить руки. Никандровские запястья были уже как холодная резина, но Сергей ожесточенно сгибался и выпрямлялся, зная, что делать это надо непрерывно и долго. Боцман командовал, вельбот крутился на волнах, пот уже заливал глаза, а Сергей все сгибался и выпрямлялся, стоя над кочегаром на коленях. Руки глухо стукнулись о вельбот, на правой руке с внутренней стороны поблескивали часы, и Сергей запомнил стоявшее на них время: стрелки замерли, когда часы оказались в воде. «Эх, Никандрыч, Никандрыч, как же ты так, Никандрыч?..»
Никандров на вчерашних именинах у Алешки сидел рядом с Сергеем, и спешил первый чокнуться с ним, и все подвигал закуску. У него из родных была только мама где-то в Предуралье, и Никандров копил деньги ей на домик.
А теперь он лежал мокрый и грязный на днище вельбота. Тело его временами становилось податливее, казалось, что он вот-вот оживет, но это только казалось. У него все время западал язык, и Сергей заставил одного из матросов придерживать язык за кончик, а потом уже другие матросы стали по очереди делать искусственное дыхание, и Сергей снова сел за руль.
На рейде крутилось уже четыре шлюпки, и катер буксировал затопленную шлюпку к судну, и никого не было видно над водой.
Тогда они подгребли к берегу, и остановили на нижнем шоссе первый же попавшийся грузовик, и отвезли на нем Никандрова в больницу. В приемном покое медсестричке стало плохо, и руки у нее дрожали, когда она делала Никандрову укол. Сергей сдал Никандрова врачам, оставил для работы трех матросов и на этом же грузовике поехал к причалу, а по дороге вспомнил, что медсестричка из приемного покоя еще не так давно в клубе приглашала Никандрова на дамское танго и, может быть, поэтому ей стало плохо.
Воспоминание об этом обожгло его много времени спустя, уже в тюрьме, а тогда он просто спешил попасть на корабль, и чужая боль была от него так же далека, как своя.