Судьба в принципе не возражала против подобного варианта, потому что вскоре предоставила моему другу тот самый случай, на который он рассчитывал.
Было так… Мы стояли среди ночи под бортом у плавбазы и выдавали ей дизельное топливо — короче говоря, соляр. Залив парил прилично. День до этого прошел суматошный, и на судне все кроме вахты блаженно спали, в том числе и мы со стармехом. А на палубе вахтенным матросом ходил Коля Лепок, хороший парень, но молодой, так что у него изо всех матросских качеств было в наличии в основном одно, причем не самое главное: голос. Его голосу завидовал даже боцман, не говоря о старпоме. Поэтому ночью я мгновенно услышал Колин истошный крик: «Горы-ы-ым!», натянул на себя что под руку попало, света не включая, сунул ноги в валенки, полушубок на плечи — и ходом на мостик. По дороге услышал шлепанье босых ступней от стармеховской каюты, и когда прибежал на мостик, машинный телеграф там требовательно звенел, показывая, что машины готовы дать любой ход.
Оказывается, горела дымовая труба. Это у нас была такая конструкция, что внутри, в трубе, обязательно раз в месяц должна была гореть сажа, которая там скапливалась. Мы со временем приноровились и сами трубу поджигали по графику, чтоб уж потом спать спокойно.
А тогда, пока боцман Колю Лепка за панику на чем свет разносил, огонь почти потушили. Вдруг, слышу, рядом в тумане дизеля урчат и кто-то в электроматюгальник спрашивает, нужна ли помощь и есть ли раненые. Конечно, это был мой корешок, Вадька Тартюк. Сыграл он пожарную тревогу, в сплошном молоке к нам подошел, а я дал отбой тревоги и пошел вниз, потому что почувствовал, как меня слегка стало знобить.
Сева Холмогоров стоял внизу у раскрытой каютной двери, в трусах и нательной рубашке, и бензином оттирал черноту со своих голых подошв.
— Ну как, «дед», борьба с пожаром?
Пока он мне собирался ответить, вошел в коридор Вадька Тартюк, а впереди него одно очень важное лицо. Лицо посмотрело на нас со стармехом и сказало:
— Странно, мы были о вас лучшего мнения!
Стармех окончательно стушевался, а я попросил извинения и ушел переодеваться, потому что обнаружил, что на мне вместо ожидаемых брюк — вахтенные китайские кальсоны с начесом.
Лицо просмотрело записи в судовом и машинном журналах, одобрительно потрепало Вадьку Тартюка по кожаному плечу и ушло на плавбазу попутно вздремнуть в комфортабельной каюте; Сева Холмогоров сделал селедку по-архангельски с луком, и после кружки чая Вадька Тартюк нам сказал:
— Монсеньёры, у меня сегодня звездный день. Они-с (он кивнул в сторону плавбазы) гарантировали место старпома на «Быстрице», через неделю иду к Лабрадору обслуживать рыбаков.
— Отличный ход, — сказал я, — а не жаль? Столько ведь отработал…
— Дело сделано. Если вы не против, я назначаю вам рандевю в «Дарах моря».
Мы со стармехом не были против.
…Через неделю я забежал к Вадьке на судно пожелать счастливого плавания. Подтянутый и чистый, в неизменной кожанке, Тартюк сбивался с ног.
— Честно говоря, я знал, что старпом перед отходом — каторжник. Но чтобы так? Вторые сутки ботинки некогда почистить, не скальте зубы, мсье! Слушай, посиди пока вот тут, в углу… Ну, что там еще?
— Слушай, Вадик, я пойду, — робко сказал я, — счастливо тебе.
— Извини, пока! — ответил он и протянул мне руку над плечом какого-то кладовщика, который просил расписку на шланги. — Сам видишь, что и как. Ничего, и это перетерпеть надо. Оревуар!
Я глянул на его сутулые боксерские плечи, склоненные над полированным письменным столом, вздохнул и ушел. Вот и еще одна перемена, а куртка у Вадьки все еще неплохо выглядит.
…Собственно, можно не рассказывать о нашей жизни с часа окончания мореходки до нынешних дней, достаточно рассказать о Вадькиной куртке.
Она была куплена в виде длинного кожаного пальто с меховой пристегивающейся подкладкой еще в тот отдаленный уже теперь совсем период, когда мы с ним, возвращаясь из рейса, не брились по пять суток, чтобы появилась мало-мальски заметная поросль и чтобы сами мы выглядели по возможности усталыми и слегка изможденными морскими волками, которым на берегу должно быть позволено больше, чем всем прочим… Это пальто, видимо предназначенное для заслуженных полярных капитанов, мы покупали с первой получки, в складчину. По жребию оно досталось Вадьке Тартюку, но Вадька недолго носил его в первозданном виде. Он вскоре женился, и из меховой подкладки была сооружена отличная шубка для молодой жены. Теперь та шубка, конечно, давно заброшена, и Вадина жена ходит в настоящей норковой, ради которой он как-то два года подряд не вылезал с судна… А пальто, в соответствии с цветами моды, я знавал потом и черным, и коричневым, и золотистым, оно было даже светло-шоколадного цвета. В соответствии с той же модой пальто постепенно укорачивалось, пока — как раз к тому времени, когда Вадька стал капитаном, — не превратилось в уже известную всем нам куртку…