— Да так, смотрю…
Коля начал очищать яйцо, а Гошка довспоминал до конца, как привел его домой в Архангельске.
Открыла соседка, со вздохом посмотрела на них. Гошка спросил, которая дверь, протащил Колю по коридору, постучал и толкнул дверь, не слыша ответа. В чистой комнате за столом, у электросамовара, сидела тихая круглолицая женщина, видимо после бани, с белым платочком на голове, с розовыми щеками, в халате, и пила из чашечки чай.
— Добрый вечер!
Она отодвинула от губ чашечку, медленно повернула голову.
— Здравствуйте, — еще раз сказал Гошка, — куда мне его?..
— А положите на пол.
— Под голову бы что…
Она не ответила.
Гошка положил Колю вдоль стены у порога, расстегнул ему ворот, подложил под голову измятую и грязную его фуражку.
— Фу-у, черт возьми. Вот, встретил…
Женщина молчала.
— Вот, я напишу записку: тут мой адрес, и судно, и где сейчас стою. Пусть завтра зайдет, может быть, что-нибудь придумаем.
Она не поднималась со стула. Гошка положил записку на пол рядом с Колей, хотел было попросить одежную щетку, передумал, махнул рукой и ушел, пожелав ей счастья.
Так они встречались с Колей в последний раз…
А Коля уже упирался подбородком в руки, и локти его разъезжались в стороны по пластику стола. Зря они пошли сюда!
— Ну, это ты брось, Коля, это ни к чему, слышишь?
Он открыл белесые глаза, похлопал все еще красивыми ресницами, заулыбался:
— Эх, хорошо, Гошка, что мы с тобой встретились, верно ведь, хорошо? Давно я тебя не видел. Рад я, понял, право?
— Ты посиди, я рассчитаюсь и закусить возьму заодно. Добро?
— Давай. Я еще чего-нибудь съел бы…
Буфетчица уже давно смотрела в их сторону и, наверное, прислушивалась.
В павильон вошел дед с лыжным посохом, и они вместе пошли к стойке.
— Вам чего, дедуся?
— Налей, милая, винца стаканчик. Не, белого не сдюжить, ты мне этого вон, из чайника. Сколько стаканчик-то стоит?
— Тридцать семь копеек сто грамм.
— У меня тридцать пять тут, не обессудь.
— Ладно, недолью на две копейки.
Дед взял стакан, зорко посмотрел на Гошку:
— Можно, милый, я тут за столик сяду?
— Места не закуплены, батя.
— Ну, спасибо, милый.
Гошка попросил чаю покрепче, но его не было, про кофе и говорить нечего.
— Тогда дайте, пожалуйста, еще чего-нибудь поесть и расчет.
— Зачем вам закусывать-то? Вы не будете, а Коле и вовсе ни к чему. Ему бы теперь на травку. Три семьдесят с вас.
— Пожалуйста. Сдачи не надо.
— Возьмите. Напрасно вы с ним пили. Теперь он неделю опять не человек.
— Спасибо. Он что — уже совсем?
— Куда уж дальше. Боюсь, его и шабашники от себя выгонят. Лес они тут для полтавских колхозов заготовляют. Тоже вроде его все, да получше. Ну, а вы как живете?
— А вы что, меня знаете?
— Знаю. Я ему женой была. Вы у нас на Диксоне в гостях были.
— Шура…
— Так вот… Я уж и на алименты рукой махнула, какие с него алименты? Так, подарок иногда занесет… Дочка у нас, шестой годик. Сама зарабатываю, в буфете можно. Вы уж на меня не сердитесь за Архангельск. Стыдно, стула не предложила. Я думала, это он с вами пил. А его тоже совесть заела, не пошел он к вам наутро, опять напился. Лечился он… С партии выгнали… Сюда переехали, а что толку? Год уж как развелись… У вас-то, видно, все в благополучии?
— Да так… Шура, я зайду как-нибудь? Может, надо что?
Она не ответила, отвернулась и пошла за занавеску. Гошка вернулся к столику.
Коля спал, и дед, отставя бамбук, подтаскивал его голову к середине стола.
— Что в парной тут, развезло парня. Видать, крепкие вы друзья были.
— Были.
— То-то и видать, как даве целовались. Ты что же, пить не будешь?
— Хватит по этой жаре.
— Смотри, конечно, милый, на мотоцикле с этим делом надо осторожно. У нас летось один…
— Кто тебе, батя, такую справу подарил?
— Это? Да это у меня зимой дачники жили, оставили…
— Хороший посошок…
Коля спал, и в углах губ у него начала скапливаться слюна. Гошка попробовал растормошить его, но едва не уронил под стол. Весь он вихлялся и сползал со стула, пока Гошка его тряс. Тогда Гошка вычеркнул спичку и поднес ему к носу синий серный дым. Коля вздрогнул, выматерился и продолжал спать. Кепка-шестиклинка валялась под стулом, и нестриженые русые волосы прядями лежали на мокром столе, на тарелке с яичной шелухой. Наконец-то Гошка почувствовал, как здесь, несмотря на открытую форточку, жарко и душно, и понял, что намокшая рубашка уже давно облепила шею и прилипла к спине. Коля спал. Лицо его медленно краснело, начиная с ушей, и слюна уже выползала с губ на рукав пиджака.