Обычный, хорошо отработанный, четкий, определенный необходимыми документами, вход в порт.
Как правило, Зернов, стиснув зубы, бросался в радиокутерьму, хотя и знал, что она тебя изжует и выплюнет только после окончания швартовки, но сегодня он постарался в этой текучке не утонуть; разгребая забитый словами воздух, доплыл до своего локатора, чтоб окончательно не утратить управления войсками. Говорить с «Трансфлотом» и означенными диспетчерами он не пожелал. Решающие данные должна была сообщить жена.
Старпом уже принимал грохочущие под бортом буксиры, палубная команда стояла по местам швартовки, когда радист снова позвал капитана к себе.
— Я мигом!
— …Что такое? — вдруг озаботился пайлот Тебеньков. — Что такое?! Что я ем? Эта дрянь — рахат-лукум?!!
На что рулевой Мустафа Мефистоев возразил со спокойным достоинством:
— Рахат-лукум очен хорроши. Вы едите капитанский обжевок!
— Что?!!
Изощренным матросским глазом рулевой Мустафа Мефистоев увидел в отсвете радара, как могучий лоцман Гаврила Тебеньков сунул в рот палец, чтоб сковырнуть с зубов мятый чуингам… Затем Тебеньков мощно хрюкнул, бросился на левое крыло мостика и выдал вниз, в туман, минимум две с половиной смычки очен хорроши рахат-лукума.
— Вай-вай, — грустно покачал бритой головой оставшийся в одиночестве рулевой Мустафа Мефистоев, — как далше плыт?
А в лоцманской тем временем шло чтение новогодней поздравительной почты одним береговым матросам, поскольку лоцманов в комнате не было: они трудились сейчас в Мозамбике, Адене, Йемене, Гвинее, Вентспилсе, на Кубе, на переподготовке и в Кольском заливе, и отцы-швартовщики, сплошь пенсионеры, степенно восседали в лоцманских креслах.
Читал, хлюпая насморочным носом и посверкивая очками, дежурный капитан портнадзора Павел Яковлевич Гуськов:
«Дорогие пане-лоцма́не! Примите мои самые лучшие пожелания по случаю наступления Нового года! Хочу напомнить вам о себе и рассказать о своей жизни в далеком афро-азиатском порту Тотембэй. День начинается здесь рано. В 5-20 я уже иду на базар, покупаю свежих каракатиц, древесных улиток, бананы и иду домой завтракать…»
— Надо же — тьфу — улиток! — заметил старший смены, ветеран порта и почетный работник морского флота Дмитрий Химитрич, и очки Павла Яковлевича снова блеснули. Павел Яковлевич любил субординацию и дисциплину и если читал сейчас швартовщикам лоцманские письма, то только с целью расширить их кругозор: Павел Яковлевич учился заочно в педагогическом институте.
«…и иду на службу. Там меня уже ждут мои коллеги: брат Магомет Яффаи и брат Саид Аль-Раб. К вашему невежественному сведению, здесь все лоцмана друг другу братья. Даже приказы по порту пишут так: «Разрешить нашему дорогому брату Иванову стоять вахту в ночное время». Или: «Мы делаем самое серьезное замечание брату Аль-Харби за неправильную постановку судна». Ну и далее. Работа. Что и говорить после КЗ? Мой скромный опыт только подтверждает ту истину, что русский человек может работать с успехом и в Арктике, и в тропиках, Ландшафт — голубая бухта, мангры и все такое. Климат — сейчас, в декабре, как у нас в Гаграх летом. А летом? Об этом напишу в следующем декабре, если останусь жив. Харчи — как вы заметили, не наши, так что мой брезгливый друг Гаврила Тебеньков мог бы отдать здесь концы от голода. Насчет выпить-закусить…»
— Х-м-м, — замялся Павел Яковлевич, и простуженный нос его покраснел еще больше, — хм-м…
— Да читай, не лукавь, Яклич, верно?
— Верно-о! — загудели ветераны.
— Хм… «На пароходах подносят холодную кока-колу, реже — пиво, тоже холодное. Рюмку чая — в кои веки раз, да и идет она плохо в этой природе. Так что моему упомянутому другу тут был бы настоящий рай…»
— Пал Яклич, Пал Яклич! — через коридор закричал дежурный портовый надзиратель, — давай сюда, «Затонск» на связь требует!..
— Минутку, — ответил Павел Яковлевич и дочитал:
«…С президентом еще не познакомился. Все дела. Да и живет он от меня далековато… Ну, жму руки, желаю спокойной новогодней вахты и счастливого Нового года! Ваш брат Иванов».