— А вся эта заварушка — не нонсенс? — хрусталь и медь заметно утихли в голосе капитана порта. — Где этот… громила?
— Кого вы имеете в виду? — кротко спросил Павел Яковлевич.
— Кого… Лоцмана Тебенькова!
— Гаврилыч ждет решения судьбы на «Затонске». Я поеду туда с приходной комиссией. Между прочим, мне показалось, что при последнем разговоре со мной он плакал.
— Что-о-о?!
— Плакал. Расстраивался то есть.
— Гаврила рыдает!.. Хо! — совсем как Тебеньков сказал капитан порта. — Ладно. Слушайте внимательно. Аз Азовича и, главное, Буку Букиевича я беру на себя. А Веди Ведьевичу вы доложите о происшествии, как положено. Скажите, что я буду у себя в кабинете в шесть часов утра. Гм-м. И не спешите отвечать на досужие вопросы. Излишняя информация — тоже дезинформация!.. И доставьте к шести часам утра ко мне в кабинет виновника торжества, кто бы он ни был.
— Хорошо, Юрий Леонидович. Счастливого Нового года!
— Уже осчастливили… — ответил Тигра и хлопнул трубку на аппарат.
Семен Степаныч Зернов держался стоически и целеустремленно с той самой секунды, как выбрался из радиорубки на мостик и увидел шатающегося, хрипящего Гаврилу Тебенькова. Лоцман протянул руку навстречу капитану, и его огромная пятерня сжалась перед Зерновым, словно Тебеньков хотел всего его вобрать в кулак и смять, как жалкий клочок ваты.
— Ну ты даешь, мастер!.. Видишь?!
Из кулака лоцмана текло. Он вытянул вторую руку, и Семен Степаныч разглядел в ладони огромный ком снега. Лоцман сжал второй кулак — тут потекло и из него. Через мгновение лоцман сунул под нос капитану обе ладони:
— Видишь?!
Зернов нагнулся: ладони исходили сухим жаром. Всхлипнув от неожиданности, Семен Степаныч тут же понял, что наконец-то загреб изрядный клуб тебеньковского дыханья.
— Ого! Да вы… Послушайте, да вы пьяны, пайлот! Да, вы пьяны, как… неважно, как! — обрадованно закричал капитан Зернов. — Вот именно, just so!
Лоцман выпрямился, стукнул кулаком в подволок, но Семен Степаныч выпятил грудку и пошел на него:
— Я отстраняю вас-с-с!
…Всего минуту назад вселенная почти было разверзлась под капитаном Зерновым.
— Малыш, — сказала по радио Евдокия Якимовна, — я возмущена, Малыш. Можно подумать, что они тут не только работают, но и отдыхают тут, на берегу этого своего моря… Ты меня понимаешь?..
— Нет, Дусёныш.
— Увы, зачета по трубе не будет… Малыш, найди причину, почему ты сейчас не у причала в этом противном порту. Вескую причину. И не по вине…
— А как же… А как же Новый год?
— Ничего. Продлим разлуку на несколько часов. Производство в этот момент важнее личного счастья, Малыш. Будь предприимчивым и мужественным!
Так было всего минуту назад, но теперь, закусив чуингам, Семен Степаныч неудержимо шел вперед. Судно было поставлено на якорь, капитаны буксиров, попробовавшие бунтовать, — были укрощены так же, как и Тебеньков, и, памятуя раздел «Навигационных рекомендаций»: «…предложения, сделанные на основании неполной информации, могут быть опасными, и их следует избегать», — Семен Степаныч потребовал медэкспертизы для виновников простоя судна, а старпому и рулевому Мустафе Мефистоеву приказал написать свидетельские показания.
Все было ясно и явно: пайлот сначала то и дело хватал воздух разинутым ртом, бегал на ботдек и перевешивался за борт, а потом вообще изнемог, ушел в лоцманскую каюту и затих там, и буксиры помалкивали в ожидании мер.
Бегая на мостик для переговоров с берегом, Семен Степаныч попутно обследовал забытую лоцманом на вешалке шубу, но искомого цилиндроконуса не обнаружил. Исчезновение вещественного доказательства лишь на миг огорчило Зернова — от шубы шел безусловный запах C2H5OH: этилового, то есть винного, спирта.
Настроения Семена Степаныча не испортил даже явившийся вместе с комиссией красноносый очкарик, дежурный капитан портнадзора, который вызвал в кают-компанию помятого новогодней ночью лоцмана и приказал ему при всех:
— Гаврилыч, дыхни! Да не на нос, носом я все равно ничего не учую, а на очки!.. Видите?! Видите — они даже не запотели! Так что…
Семену Степанычу были известны эти автолюбительские штучки, и он, пренебрежительно чавкнув, спокойно подписал акт о двух обнаруженных таможенниками бесхозных номерах «Плейбоя».
Желающих пойти свидетелями в поликлинику оказалось премного, были это все рвущиеся в «Трансфлот», к женам, но Семен Степаныч отобрал из них только старпома и вовсе не желавшего ехать в мороз рулевого Мустафу Мефистоева, мудро рассудив, что, давши письменные показания, по устным не плачут.