Покончив с мытьем, она взяла одежду. Нижнего белья, разумеется, не было. Само одеяние напоминало черную рубаху с широкими рукавами, а накидка оказалась просто прямоугольным куском ткани. Тана почему-то была уверена в том, что там, откуда она здесь появилась, одежда была совершенно другой. Легкой, без этих безобразных и кривых швов, из материалов, которые были созданы искусственно. Тана поймала себя на том, что бесцельно мнет в руках черную тряпку.
— Это на голову, — неохотно пояснил Дей-шан в ответ на ее вопросительный взгляд, — замотаешь голову, женщина, и чтобы лица не было видно.
— Да, господин.
Одевшись таким образом, Тана молча стала перед своим нынешним владельцем. Тот несколько секунд ее рассматривал, затем рявкнул:
— Унла-заш!.. Унла-заш, поди сюда, побери тебя Полночный дух!
Старуха не заставила себя ждать долго, выросла в дверном проеме словно тот самый упомянутый дух — черная, сгорбленная и страшная. Проскрежетала с порога:
— Чего надо?
— Стереги эту женщину, — бросил Дей-шан, — ежели сбежит, будешь сдыхать долго и больно. Ты поняла?
— Чего уж тут не понять, — Унла-заш покачала головой, — постерегу. Только ты мне серебра сперва отсыпь, а то много вас тут ездит. Одному поесть дай, другому коней напои, третьему товар стереги…
— Ну ты и стерва, — усмехнувшись, Дей-шан сунул руку в кошель на поясе, порылся там основательно, затем бросил на пол три тусклых монеты.
— Ну теперь постерегу, — старуха, хихикая, принялась собирать подачку. Впрочем, ей даже не нужно было наклоняться — из-за согнутой в дугу спины руки болтались почти до земли.
— Смотри у меня, — Дей-шан погрозил ей пальцем, обронил в пол-оборота, — и ты тоже… Если только попробуешь сбежать, я тебя найду, и тогда уже шкуру сдеру.
Тана молча проводила его взглядом.
— Мыться пошел, убийца проклятущий, — прокомментировала Унла-заш.
Шаркая тяжелыми башмаками, она приблизилась к Тане и — совершенно неожиданно — участливо погладила по предплечью.
— Досталось тебе, красавица? — горестно покачала головой, — ох, а сколько еще натерпишься! Я, как тебя увидела, так и поняла, тяжело тебе придется, ой, тяжело!
Тана пожала плечами. Что она могла ответить этой старухе? То, что не так уж и «досталось»? Что наверняка могло быть гораздо хуже? Или — наоборот — что из-за нее убили человека, гораздо лучшего, чем Дей-шан? И что ей, Тане, очень хотелось бы верить, что когда-нибудь, а еще лучше — в ближайшее время — Дей-шана постигнет справедливое возмездие?
— …Ты девица, небось, была? — словно гул дождя по крыше, доносилось старческое причитание, — или мужа убили? Что молчишь, красавица?
— Я… — она проглотила горький ком, внезапно ставший в горле, — я не помню.
— По голове, небось, били, — участливо заключила Унла-заш, — бедняга ты. Великая Степь жестока к своим дочерям. Здесь правят мужчины.
Тана улыбнулась невольно и пожала скрюченные грязные пальцы.
— Спасибо… матушка.
И откуда только слово забытое всплыло? Как давно она никого так не называла?
— Ты нездешняя, — Унла-заш будто бы задумалась, — откуда тебя привезли, красавица?
— И этого я не знаю, матушка. Мне сказали, что из-за Гиблых Радуг.
— А-а, вон оно как, — старуха вздохнула и как-то съежилась, — значит, мое время настало, красавица. Слушай меня. Говорил со мной Полночный дух, и узнала я, что придет чужестранка, а вместе с нею смерть моя. Но главное не это. У тебя есть суженый здесь.
— Что значит — суженый? — Тана все еще не до конца понимала значение всех слов этих людей.
— Это значит мужчина, назначенный тебе Великой Степью, — в голосе старухи появились сварливые нотки, — что ж ты такая бестолковая-то! Но самое главное — ты найдешь то, что хотела найти, но когда найдешь, не сможешь увидеть.
Тана покачала головой. Она не верила в предсказания выжившей из ума старухи. И веяло от них каким-то нерациональным, неприятным холодом, и становилось на сердце тяжело, словно простерла над головой смерть свои темные крылья.
— Я даже не знаю, кого здесь хотела найти, — несмело возразила Тана.
Вместо ответа Унла-заш прикоснулась к внутренней стороне локтевого сгиба.
— Ответ там.
«Глупости какие», — подумала Тана, но вслух не сказала ничего. Обижать старую женщину не хотелось, тем более, что это был первый человек здесь, высказавший свое сочувствие странной чужестранке.