Что самое удивительное, никакой зенитной артиллерии у демонов не было. Вообще. По крайней мере, такой, что вела бы огонь по высотным бомбардировщикам. Зато истребители, больше напоминающие стрекоз из-за вытянутого корпуса и мелко-мелко машущих крыльев, наносили огромный урон. Благодаря своим крыльям или еще чему, они могли подобно настоящим стрекозам зависать на месте, и срываться столь же стремительно и хаотично. Стрелки сходили с ума, пытаясь поймать их в прицельную рамку или подловить в момент остановки, но удавалось это крайне редко. Их пулеметы буквально прошивали крылья бомбардировщиков, разносили кабины. Один за другим самолеты падали, часто разваливаясь на куски. Спастись кому-то из экипажа было практически невозможно.
Истребители прикрытия как могли боролись с ними. Они чертили небо, расстреливая стрекозы демонов. Те были достаточно непрочными - и одной очереди хватало, чтобы уничтожить их. Сегментные кабины разлетались на мелкие стеклышки, крылья, казалось, были сделаны из слюды или тонкого и весьма непрочного пластика, потому что и вовсе превращались в пыль, как будто бы исчезая под пулями. Однако куда более эффективными оказались вертолеты Братства. Их тактика воздушного боя явно была рассчитана именно на такого противника. Да только и истребителей, что штернов, что альбионских, и вертолетов было недостаточно. И стрекозы демонов наносили бомбардировщикам огромные потери.
- Стрекозы на одиннадцать часов! - выкрикнул стрелок, как будто прочтя мрачные мысли Штернберга. - Два звена. Заходят на нас.
А следом затараторили его спаренные пулеметы. Его поддержал второй, прикрывающий верхнюю полусферу. Штернберг же ждал неприятного отдающего смертельным металлом звука, издаваемого пулеметами стрекоз.
- Штурман, - спокойным голосом спросил генерал-лейтенант, - сколько до цели?
- Пятнадцать, - ответил тот куда менее спокойно, голос его ощутимо дрожал.
Над ними пронеслась тень стрекозы, но, похоже, стрелки отогнали его пулеметным огнем. А может быть дело в том, что у него на хвосте висел альбионский истребитель.
- Что это? - спросил Штернберг, приложив пальцы к наушнику. Оттуда доносились слова на альбионском. Они не были похожи на доклады или эмоциональные выкрики альбионских летчиков. Скорее уж на какую-то песню, причем мотив ее был Штернбергу откуда-то знаком.
Он подкрутил ручку, настраиваясь на альбионскую частоту.
Comin' in on a wing and a prayer
Comin' in on a wing and a prayer
Though there's one motor gone
We can still carry on
Comin' in on a wing and a prayer
- Поют, - резюмировал пилот бомбардировщика без особой нужды, лишь бы сказать. - Знакомое что-то. Только понять не могу на альбионском.
- На честном слове и на одном крыле, - неожиданно произнес один из стрелков, у которого сейчас не было целей. - Старинная песенка бомбардировщиков.
- Точно, - даже прищелкнул пальцами штурман. - Помнится, я сильно удивлен был, когда узнал, что ее сочинили предки альбионцев в Предпоследний век. А потом уже ее перевели на русский, кажется. Или сразу на оба языка империи. Не помню уже точно.
Совершенно неожиданно для экипажа, первый пилот до того сосредоточенно глядевший вперед, крепко держась за ручки штурвала, удивительно музыкально подхватил песню.
Мы летим, ковыляя во мгле,
Мы ползем на последнем крыле.
Бак пробит, хвост горит и машина летит
На честном слове и на одном крыле...
- Альбионцы завершили бомбежку, - доложил радист, единственный кто не отвлекся на песенку, звучащую на радиоканалах. - Уходят.
- Мы будем на месте практически следом за ними, - тут же вмешался штурман. - Если кто-то из них задержится, то может возникнуть реальная опасность столкновения.
- Сплюньте через левое плечо, - неожиданно весело сказал ему Штернберг и подхватил песню, куда менее музыкально:
Ну, дела! Ночь была!
Их объекты разбомбили мы дотла!
А из наушников доносилась альбионская речь.
What a show, what a fight
Yes we really hit our target for tonight
Хвосты разворачивающихся бомбардировщиков альбионцев Штернберг, конечно, увидел. Но расстояние было достаточно большим и никакой опасности возникнуть не могло. А вот слова песенки стали слышны лучше.
How we sing as we limp through the air