...Когда мы проезжали с ним по территории базы, взгляду открылся расположенный внутри приличный по площади елово-лиственный участок сохранившийся клочок некогда покоренной межболотной небуйной лесной полосы. Вокруг стояли серые склады, лежало кучами и штабелями коричневое железо, рядом через дорогу покоилось весеннее, уже оттаявшее, ржавое болото.
Я вспомнил о нехватке "сухих" площадей под новые склады, на что до этого жаловался Гречанюк, и спросил, есть ли в планах решение территориальной проблемы за счет зеленого участка. Ведь "слизнуть" мощной японской техникой чахлую приполярную растительность легче, чем засыпать даже маленькое болотце.
Директор лишь покачал отрицательно головой, а когда прощались, сказал:
- Нет, корчевать тот лесок у меня рука не поднимется. Будем засыпать болото.
ТРУДНЫЙ СЛУЧАЙ
- Фаина Андреевна! Здравствуйте, узнаете нас? Это ваш! - Женщина прикрывала ладонью смеющиеся губы, а другой рукой касалась плеча юноши, стараясь повернуть его лицом к фонарям. - Ну, помните - трудный случай был?!...
Фаина неуверенно улыбнулась и осторожно кивнула.
Лицо женщины показалось знакомым, но кто она и как рожала, Фаина Бусло не помнила. Странная! "Трудный случай!.." Счастливая - потому наивная. Надо же - лицом поворачивает!.. Парню чуть за двадцать. Семьдесят пятый семьдесят шестой год. Значит эти двое, мать и сын, - из ее первых пациентов.
...Наверняка началось с того, что Фаина "вычислила" эту женщину, тогда совсем юную, в бане или в магазине.
Пангоды молодые: мужчины-ребята, женщины-девчонки - вот и все взрослое население. Нет рядом ни мам, ни бабушек. Собралась иная новоиспеченная северянка матерью стать, процесс идет, а она и в ус не дует - в Консультацию не спешит. Фаине приходилось самой выявлять клиенток на их ранней стадии. Конечно, баня - лучшее для этого место! Подходила, шепотом, но запросто (самой было немногим за двадцать) говорила: а ты ведь, голубушка, в положении, завтра приходи, жду. Днем не сможешь - вечером, я задержусь. Как где? - там же, в четырнадцатом.
Все в Пангодах знали общежитие под этим номером. Две секции в нем занимала поселковая амбулатория. А еще в двух проживал медперсонал. Этот "медицинский" дом до начала восьмидесятых был единственным оплотом здравоохранения поселка с набором простых медицинских услуг, возможных для того времени.
Иной раз приходилось разыскивать непослушных, легкомысленных упрямиц в общежитиях, балках. Никто не настраивал Фаину брать на себя "нештатное" бремя ответственности за беспечных девчонок, не заставлял утруждаться розыском беременных женщин, уговорами. Казалось бы, чего проще: получи то, что есть, "отконсультируй" положенный период и отправь рожать в Надым или на "землю". Ведь в большинстве случаев по такой схеме все и происходило вплоть до 1986 года, когда открылась настоящая больница с родильным отделением. Но, конечно, во все времена рожали и в Пангодах ("родить нельзя погодить") - в амбулатории, на квартире и даже на борту вертолета...
Может это та женщина, которую Фаина обнаружила в вагончике, на окраине поселковой "нахаловки"?... Та, которая была на четвертом месяце и пила горстями какие-то таблетки, чтобы, как она объясняла, избавится от сыночка. История банальная: после свадьбы муж уехал на Север, в Пангоды, через год вызвал к себе жену. Сначала все складывалось нормально, но, видно, год разлуки не прошел даром - вскоре муж ушел в общежитие, к другой, оставив бывшей жене вагончик. Та поздно обнаружила, что беременна. Помнится, зареванная, с горящими глазами, приподнявшись с постели, она вцепилась в локоть медсестры:
- Фаина, умоляю, сделай что-нибудь, я не должна родить - он, так же, как и я, никому не будет нужен!.. Иначе!..
Уже тогда, совсем немного проработав в медицине, Фаина пришла к выводу, что в некоторых случаях только воля "со стороны" может отвести от человека беду, вернуть в русло нормальной жизни. Она порой удивлялась, обнаруживая в себе какую-то особую силу, которая появлялась в минуты чужой беспомощности, беззащитности, - от которой рождалась непоколебимая уверенность в собственной правоте, и которую она, сама еще девчонка, спокойно внушала "пациентам" - людям, нуждающимся в помощи.
Она, словно дочку, погладила ровесницу по голове, по свалявшимся от лежания на подушке волосам, и сказала:
- Ты и твой ребенок очень нужны... Друг другу. - Взяла вздрагивающую, тонкую, с синими прожилками руку, повернула ладонь к себе: - Ну-у!.. Так у тебя там дальше, вообще, счастье на счастье! Давай, я тебе погадаю, я умею...
Они в тот вечер долго пили чай, потом электростанция отключила свет, зажгли свечу и просто разговаривали, шутили, смеялись, - у темного окошка, на краю заснеженных Пангод...
Рассеянно слушая женщину, Фаина вглядывалась уже не в лицо - в глаза, ища в них подтверждения или отрицания возникшим предположениям. Она или не она? В глазах человека, побывавшего на краю собственных возможностей, заглянувшего за границу власти над собой, на всю жизнь остается характерный след: у одних это необычный блеск, у других "сквозной" взгляд, у третьих печально-ироничный прищур... Этот ее вывод о "зеркале души" явился плодом первых лет труда в пангодинской амбулатории, когда ей, как и другим медицинским специалистам, приходилось, кроме основных обязанностей, выполнять функции фельдшера и врача скорой помощи.
Как таковой службы "ноль три" до 1981 года в поселке не было. Все работники - от медсестер до главного врача - принимали участие в круглосуточных, точнее, круглонедельных дежурствах: целую семидневку один из специалистов, днем и ночью, был "на стреме", в случае необходимости, больные обращались по его месту жительства. Домашних телефонов пангодинская медицина не имела, поэтому на дверях амбулатории висела табличка, на которой указывались фамилия и домашний адрес медика. Имелся даже переходящий флаг (на белом поле красные крест и полумесяц), который водружался на жилище балке или общежитии - поселкового дежурного эскулапа.
Поскольку население молодое, здоровое (с медицинскими вердиктами: "Годен для работ в условиях Крайнего Севера"), то подавляющее количество вызовов "неотложки" было связано не с болезнями, а с несчастными случаями, которые изредка приключались на производстве и довольно часто происходили в быту.
Фаине первые месяцы представлялось, что она попала в такое место на земле, где сходятся лицевая и изнаночная стороны жизни, где естество необычно обнажено, а суть, по прежнему, - классически - недосягаема. Где трещат ровные швы, стянутые прочными "материковыми" нитками, - а веществом, казалось бы, сомнительной, "временной" основы навсегда скрепляются несогласующиеся формы с безнадежно размочаленными краями.
Сейчас она, осознавая, что некстати, вспомнила первый в своей медицинской практике случай, который потряс ее до глубины души. Некстати этот фрагмент из прошлого был не из-за отсутствия своего логического места в цепочке ее воспоминаний, а тем, что он встал перед ней картинкой, мешая слушать женщину, понимать, что та сейчас говорит.
...Однажды в ее дежурство мужчина из общежития вскрыл себе вены. Нужно было срочно транспортировать "суицидника" в больницу. В таких случаях вертолетным санрейсом больного отправляли в Надым. Но то ли "вертушки" не было, то ли погода абсолютно не позволяла подняться в небо безотказным в таких случаях пилотам "Ми-шек", - пришлось грузить пациента на первый попавшийся борт. Им оказался транзитный "Антей", летящий куда-то на запад. В дороге парень, бледный и слабый от потери крови, разговорился. Почти весело, как давней подруге, объяснил Фаине: устал, думал, Север поможет, вылечит своими "туманами", "запахами"...- нет, еще хуже стало. "Вот ты сейчас улетела, никого толком в известность не поставила, - тебя кто-нибудь кинется искать?.. - А меня, точно, - нет".
Самолет сделал посадку в Печоре, Фаина сдала пациента в больницу, а сама поехала в аэропорт, без денег, в белом халате под полушубком. Она пребывала в каком-то странном, необычном для себя состоянии. "Жизнь - и почти смерть, опять жизнь. Пангоды - и Печора, о которой дома никто не знает, - все так далеко друг от друга - и так, оказывается, близко и, оказывается, просто..."