— Да сделайте же что-нибудь! Сделайте же что-нибудь!
Меня деловито похлопали по плечу. Я резко перевернулся на спину и сел. Медсестра. В руках батарея пробирок и тонкий резиновый шланг.
— Кровь из вены и из пальца.
Я уже почти крикнул в равнодушное, круглое, лупоглазое лицо: зачем?! все равно ведь! — но мелькнула мысль: а вдруг анализ все опровергнет?
Медсестра убирала с тумбочки мой нетронутый обед, я рьяно стал ей помогать. Даже призрак надежды дисциплинирует человека, сообщает смысл даже самым рутинным движениям.
— Сожмите пальцы в кулак.
Мне с трудом удалось это сделать, я и так был уже весь сжат в себе до последней степени.
— Дергаться не обязательно, — пробормотала себе под нос медсестра.
Меня била дрожь. Больше — ту половину туловища, что должна была подвергнуться процедуре.
— И смотреть не обязательно.
Медсестра ввела иглу во взбухшую вену, и я не мог отвести глаз, словно надеясь по цвету выбрасываемой крови определить, есть ли в ней смертоносная зараза. Потом она мне проткнула безымянный палец и стала собирать с него стеклянной трубкой каплю за каплей. В движениях медсестры была, как мне показалось, особая настороженность — боялась, что бешенство попадет через трубку ей прямо в губы? Ничего, даже если попадет, поделаете укольчики, это самое худшее из того, что вам грозит. Я облизнул губы и тут дополнительно испугался, к уже имевшемуся ужасу. Кровь, губы, слюна…
— Мне нужно позвонить!
— Это решает врач.
— Но мне нужно позвонить!
Я сам удивился, сколько в моем голосе появилось силы и ярости. Медсестра ловко собирала свои пробирки, бросая в мою сторону быстрые взгляды, прикидывая, через сколько мгновений я на нее брошусь. В глазах у нее читалось: «Началось!»
— Врач, врач Иван Сергеевич, он сейчас к вам зайдет.
И она исчезла. Я проводил ее до двери, наткнулся на черную фигуру и пошел обратно к кровати. Лечь? Попробовал, но кровать выбросила меня в стоячее положение. Мне нужно, нужно было позвонить Ленке. Немедленно! Я кинулся к охраннику.
— Послушайте, у вас есть мобильник?
— Нет. Без разрешения нельзя звонить.
— Дурдом!
— Нет, это инфекционное отделение.
Сколько раз моя зараза могла вместе со слюной переползти на совершенно ни в чем не виноватую… единственного человека, к которому я… а какая разница? Что «какая разница»?!
Я все-таки лег.
Если заразил, так уже заразил. Жена повсюду следует за своим мужем. Интересно, а такие случаи формулой предусмотрены? Или все-таки кровь это кровь, а слюна это слюна? Да и целоваться я не очень-то люблю. Тогда, может быть, вообще не звонить? Где же он?
— Врач!
Пусть уже явится, пусть начинает уговаривать, что меня все же можно вытащить. Например, гамма-глобулином. Безнадежным больным всегда врут, и безнадежно больные охотно верят. Кто-то из знакомых рассказывал, что самое большое количество оптимистов и жизнелюбов на единицу площади он видел в палате онкоцентра, когда навещал там свою тетку. Господи, да это же Бойков рассказывал!
— Здравствуйте.
Длинный молодой мужчина в чистейшем халате, со стетоскопом в руках.
— Меня зовут Иван Сергеевич.
Я начал представляться в ответ, но меня остановили мягким движением руки. Имя мое уже и не требовалось. Ну и пусть, у меня непонятная неприязнь к нему. Оно еще будет некоторое время трепыхаться на этом свете, когда меня уже не будет. Фигня это все — философия имени и прочее. Мне было бы ничуть не менее тошно и страшно, зовись я Жан или Чингачгук.
— Разденьтесь, пожалуйста.
Хочет полюбоваться, что именно умрет.
— Вас очень трясет, я велю сделать вам успокаивающее.
Начинается, мысленно осклабился я, реальные челюсти были сведены очередной судорогой.
Он обслушал меня, никак особенно не выделяя вниманием участок ноги чуть пониже левого колена. Это врачебный прием или врачебный же снобизм.
— Та-ак.
Наконец добрался. Обошел вокруг острыми пальцами. Всматривается.
Я дал себе слово, что ничего не спрошу, пока не заговорит сам.
— Это оно?
Доктор погладил стетоскопом начало пробора у себя на голове, положил его в нагрудный карман. Улыбнулся, подлец! И сказал, схлопнув длиннопалые, исключительно чистые ладони:
— Ну, будем лечиться?
Я думал, что меня сейчас вырвет на него, но нечем было, обед сох на подоконнике.
— Что вы так недоверчиво смотрите на меня? Не верите, что вас можно вылечить?
— Не верю.
— А почему?
— Вы хоть читаете плакаты, что висят в вашей больнице?