По словам Айзы, до этого момента лорд только отдавал приказы – сделайте то, откройте это, – но сам почти не принимал участия в своей новой затее, словно все еще сомневался, правильно ли поступает. Но потом он поднялся наверх, увидел двух молодых женщин, беспомощно стоявших перед дверью галереи, и внезапно им овладело желание крушить все подряд. Гатри редко охватывали приступы истинной злости. Человек хладнокровный и гордый, он почти никогда не терял самообладания, и от него скорее можно было ожидать ироничной и жесткой вежливости, нежели подлинного гнева, потому Айзу так напугало охватившее его бешенство при виде злосчастной двери, словно сам Сатана заметался перед вратами, где стражами стояли Грех и Смерть. Подойдя к окошку на лестничной площадке, он хриплым, громким голосом окликнул бесцельно болтавшегося по двору Таммаса и велел принести ему топор, но прежде убедиться, что тот хорошенько заточен. Пусть ему исполнилось семьдесят, но, как всякий Гатри, он был еще способен завалить дерево в своем лесу или выйти с оружием в руках против Гладстона и ему подобных, облапошивших жителей Эдинбурга в 1880-е. Через какое-то время к нему поднялся Таммас с топором, открыв от страха свой вечно слюнявый рот. Топор выглядел необычно – его длинная рукоятка имела небольшой изгиб, каких обыкновенно не делали местные мастера. Гатри скинул пиджак, встал, широко расставив ноги, оставшись в одной нижней сорочке, и выкрикнул:
– Все назад!
Причем таким страшным голосом, что Таммас попятился, запутался в собственных ногах и кубарем скатился с лестницы. Айза охнула, а Кристин кинулась вниз посмотреть, не сломал ли Таммас себе что-нибудь при падении, и только сам лорд ни на что не обращал внимания, не сводя пристального взгляда с дубовой двери галереи. И через мгновение он принялся рубить ее с такой силой, с какой человек пытается пробить себе путь наружу из горящего дома, но только действовал с ловкостью и сноровкой, удары сыпались внешне с легкостью, но точно, в нужное лорду место. Он орудовал топором, как магическим мечом Эскалибуром, вырубая из двери крупные куски древесины и легко замахиваясь для нового удара. Как только топор в первый раз обрушился на дверь, из-за нее донеслось громкое шуршание и визг. Это бросились врассыпную сотни крыс, десятилетиями привыкших мирно укрываться под сенью закрытой галереи. После второго удара подали голос собаки на псарне во дворе замка, а Таммас пришел в себя и принялся в голос стонать. Жена Хардкасла возилась в это время в кухне и, будучи подслеповатой и глуховатой, тут же выбежала во двор, начав звонить в большой ржавый колокол, который еще несколько столетий назад установили, чтобы оповещать обитателей Эркани о пожаре или приближении врагов. Поистине такой суеты не поднималось ни в одном шотландском замке с тех пор, как было найдено тело короля Дункана, обернутое в окровавленные простыни.
Но Гатри орудовал топором без передышки, пробивая бреши в двери здесь и там. Прошел час, когда, весь обливаясь потом, он попросил воды, прополоскал рот и сплюнул, а потом снова вонзился в толщу дерева. Он сильно побледнел, рассказывала Айза, только на щеках горели алые пятна, но его пальцы по-прежнему стальной хваткой держали топор, и не появилось ни малейшей дрожи в ногах. Четыре часа пополудни, пять. Последние лучи солнца, в которых играла поднятая пыль, пробивались на площадку сквозь старую каменную лестницу, во дворе удлинились тени от укреплений восточной стены, напоминавшие сейчас неровные черные зубы. Наконец в половине седьмого остатки могучей двери с грохотом провалились внутрь. Покончив с ней, Гатри спустился вниз, переоделся и попросил подать ужин, причем с таким видом, словно только что закончил вполне обычный для себя рабочий день. Теперь он уже позволил себе выпить вина, того самого, что принесли еще к обеду, и предложил бокал Кристин – торжественно и официально, по описанию маленькой Айзы. Складывалось впечатление, что он угощает незнакомку, оказавшую честь замку Эркани своим посещением.