Сильным рывком правой руки Планкетт выдернул стрелу. Раскрошившаяся белая штукатурка посыпалась на пол.
— Теперь, — осведомился Лафарж, — ты хочешь разрушить весь театр? Что скажет страховая компания?
— А разве мы собираемся предъявлять ей требования? Никакого ущерба не причинено. Заполните дыру замазкой, покрасьте сверху, и стена будет как новая.
— Ты просто чертов псих! — рассвирепел Лафарж. — Вместо того чтобы портить вещи, на ремонт которых требуется целое состояние, лучше бы стрелял в афиши!
— В афиши? Боже упаси! В этой одежде отсутствуют карманы, — Бэрри Планкетт хлопнул себя по бедрам, — поэтому у меня нет при себе ни спичек, ни зажигалки. А впрочем, я и так хорошо вижу. «Театр «Гейети», Дублин, 6 марта 1901 года. Эдам Кейли в «Сирано де Бержераке» Эдмона Ростана». А афиша справа еще древнее: «Королевский театр «Друри-Лейн».[65] В следующую среду 23 мая 1827 года на бенефисе мисс Келли…» — С арбалетом и стрелой в руках он подошел к остальным. — Мне говорили, что, когда тут еще был кинотеатр, эти афиши хранились в старом доме Эдама Кейли завернутыми в пергамент! А вы хотите, чтобы я стрелял в них! За какого вандала вы меня принимаете?
Джадсон Лафарж, наконец, перестал кипеть от злобы.
— Боюсь, я становлюсь рассеянным. Я вас даже не представил. Бэрри Планкетт — Филип Нокс, писатель. Ты когда-нибудь слышал о нем?
— Слышал ли я о Филипе Ноксе?! — воскликнул актер. — Да только за одну биографию Генриха Наваррского[66] я горжусь, что могу пожать ему руку!
Чтобы сделать это, Бэрри пришлось отложить арбалет и стрелу. После обмена рукопожатиями звучный голос актера наполнил зал:
Как Бога славит каждый день И молодой, и старый, Так будем прославлять везде Мы короля Наварры.[67]Оглянувшись, он добавил:
— Входите, дамы! Ваш покорный слуга приветствует вас!
Стоя в правом проходе, Конни и Джуди не без страха наблюдали за происходящим. Сначала Джуди, а за ней Конни стали пробираться к мужчинам между рядами поднятых сидений.
— Я говорила тебе, что мне не нравятся эти арбалеты, — проговорила Конни, — и снова это повторяю.
— Меня гораздо больше арбалетов пугают шпаги и кинжалы, — заметила Джуди.
— Тоже верно. У мужчин нет ни капли здравого смысла.
— Здесь есть один мужчина, у которого хватит здравого смысла на всех остальных, — заявил Джадсон Лафарж, хлопая себя по груди. — Но мне, очевидно, снова нужно заняться представлениями. Мистер Планкетт — миссис Нокс. Бэрри, познакомься с Джуди.
— Эта малютка — миссис Нокс? Рад с вами познакомиться, дорогая. Я как раз напомнил вашему мужу о его «Генрихе Наваррском».
— Который сказал, что Париж стоит мессы?[68] Я слышала, как вы тут декламировали. Фил обожает использовать скверные, но легко запоминающиеся вирши в качестве крючка, на который он подвешивает свои книги. В данный момент Фил хочет проделать то же самое с гражданской войной.
— С какой гражданской войной, дорогая? — спросил актер, намеренно усиливая в своей речи дублинский акцент. — Гражданской войной проклятых англичан в 1641–1644 годах[69] или более недавней, американской?
— Боюсь, что американской. Он совершенно помешался на Джексоне Каменной Стене.
— Ну, могло быть и хуже. Ваш муж, очевидно, славный парень. Конни нам рассказывала, как они любезничали при луне.
— Не знаю, зачем вам понадобилось об этом вспоминать, — жеманно улыбнулась Конни. — Это было так давно — мы уже все позабыли.
— Держу пари, что мой муж ничего не забыл, — возразила Джуди. — Не позволяйте ему затаскивать вас в темный угол, Конни. Этот человек практически сексуальный маньяк.
Бэрри Планкетт сочувственно посмотрел на Нокса:
— Вам с ней нелегко, старина? Не беспокойтесь — у всех нас неприятности с женщинами. А теперь, с вашего позволения, я попытаюсь перенести беседу на более высокий уровень. Готов поручиться, мистер Нокс, что человек, написавший «Генриха Наваррского», знает кое-что о фехтовании.
— Да, я немного фехтовал, но только современными рапирами. В поединках со шпагой и кинжалом я никогда не мог толком разобраться.
— Да, это будет потруднее.
— Насколько я понимаю, — продолжил Нокс, — в шестнадцатом веке шпагой разрешалось наносить только режущие удары. Это требовало двух движений рукой, — он изобразил их, — и оставляло вас открытым для оружия противника.