Доктор Фелл задумчиво скосил глаза:
— Кстати, об этом…
— О чем?
— О женщинах! — рявкнул доктор Фелл, словно отрицая возможное обвинение в непоследовательности. — Черт возьми! — продолжал он, разрубая рукой воздух с шумом, напоминающим ветер в пещере. — Вы прожили в Англии тридцать два года, я знаю вас минимум шестнадцать из них, и тем не менее мы никогда не обсуждали личные дела. Например, вы женаты?
— Нет. То есть да.
— Так да или нет?
— Я был женат. Но с тех пор столько воды утекло… — Нокс казался слегка смущенным. — Мы разошлись почти двадцать лет назад, спустя несколько месяцев после войны, с тех пор не виделись и не поддерживали никакой связи. Но так как никто из нас не начинал бракоразводный процесс, то, полагаю, мы все еще женаты.
— Ваша жена была американкой? Возможно, та самая детская любовь из Ричбелла?
— Нет-нет, ничего подобного! Девушку из Ричбелла звали Констанс, хотя ее фамилию я не могу припомнить. Джуди, моя жена, была стопроцентной англичанкой. Правда, когда мы решили разойтись, она уехала в Америку…
— Значит, леди была англичанкой, но после вашего разрыва отправилась в Америку?
— Неужели это так сложно? — Нокс также повысил голос. — У Джуди имелись собственные деньги, и она была чересчур горда, чтобы взять у меня хоть пенни. К тому же ее любимый дядя уехал в Сан-Франциско и там разбогател. Как раз когда мы решили расстаться, Джуди узнала, что ее дядя умер и все завещал ей. Поэтому она уехала в Нью-Йорк, а потом в Сан-Франциско, чтобы вступить в права наследования. Это был октябрь 45-го года, а сейчас январь 65-го. Конец истории. Кстати, ее звали не Джудит. «Джуди» — не сокращение. Просто она называла меня Панчем, а я ее — Джуди.[6]
— Надеюсь, любя?
— Сначала да. Джуди на десять лет моложе меня. Мы поженились в лондонском ЗАГСе в 38-м году — какое-то время это была великая страсть. Но она стала меня в чем-то обвинять, я ответил тем же, и дело кончилось разрывом. Вот и все.
— Я вам искренне сочувствую, — с неуклюжим смущением промолвил доктор Фелл. — Надеюсь, я не разбередил старую рану? Вы уже не ощущаете… — И подумал: «Интересно, что он ощущает на самом деле?»
Сидя напротив доктора, зажигая сигарету и жонглируя стаканом, который он опустошил почти залпом, Филип Нокс тщетно пытался разобраться в прошлом. Кто был прав? Кто не прав? Он не мог этого определить, да и какое это имеет значение? Казалось абсурдным, что образ Джуди — какой она выглядела тогда и в некоторой степени могла выглядеть теперь — мог все еще иметь над ним какую-то власть. Впрочем, этого нет и не было, исключая первые месяцы после разрыва и некоторые случаи, когда он выпивал слишком много. Конечно, воспоминания до сих пор иногда тревожат его ум и сердце. И все же — после стольких лет! Нет, лучше об этом забыть. Все давным-давно мертво и похоронено.
— Нет, не ощущаю, — ответил Нокс. — Это старая история, и она должна оставаться таковой. За прошедшее время в моей жизни были другие женщины, а в ее, безусловно, — другие мужчины. Кроме того, я уже стар…
— Должен признаться, вы не выглядите стариком.
— Как правило, я себя им не чувствую и стараюсь держаться соответственно. Но вам лучше спросить об этом молодое поколение.
— Кстати, о молодом поколении: у вас с женой были дети?
— Нет — ни Джуди, ни я их не хотели. Послушайте, доктор Фелл, — взорвался Нокс, — почему мы должны развивать эту тему? Как я уже сказал, Джуди уехала в Сан-Франциско; кто-то говорил мне, что она до сих пор там. В высшей степени маловероятно, чтобы мы когда-нибудь встретились, но, если это произойдет, мы встретимся как чужие люди, какими, по-видимому, были всегда. Какого дьявола мы вообще должны говорить о женщинах?
— Потому что вы хотели знать, что меня беспокоит.
— Ну?
— Ну! — Доктор Фелл сделал выразительный жест рукой. — Мы отплыли из Саутгемптона три дня назад, и пройдет еще три или четыре дня, прежде чем мы сойдем на землю. Возможно, к старости я стал восприимчив к телепатии. И все же — афинские архонты! — как можно объяснить атмосферу этого лайнера, иногда напоминающую дом с привидениями, если не атмосферой, окружающей одну из наших спутниц по плаванию?
Нокс выпрямился:
— Вы, случайно, имеете в виду не леди Северн?
— Ее самую. Но давайте договоримся о терминологии.
— То есть?
— Она — леди Северн из Сомерсета[7] и Канна на Лазурном Берегу, — педантичным тоном продолжал доктор Фелл. — Лорд Северн, кажется, умер несколько лет назад. Все же в списках пассажиров леди Северн фигурирует под именем, с которым она родилась и выступала на сцене, — как Марджери Вейн. Родилась она пятьдесят четыре года назад в Монклере, штат Нью-Джерси, в семье преуспевающего врача. Ее подругой в детстве и во взрослой жизни была Элизабет Харкнесс — девушка одного возраста с ней или, возможно, чуть старше. А теперь, мой дорогой Нокс, я должен обратиться к вашим воспоминаниям молодости. Не сердитесь, мы не станем возвращаться к вашей супруге. Но нам придется вернуться к городу Ричбеллу. Коль скоро вы часто бывали там в юные годы, говорит ли вам что-нибудь имя Эдам Кейли?
Воспоминания Нокса тотчас же пробудились.
— Эдам Кейли! — воскликнул он. — Тот, кто организовал в Ричбелле театр «Маска» с постоянной труппой, кажется, в 1928 году! Они намеревались открыться весной. Тогда я был в колледже и не знаю всей истории, но я слышал…
— Очевидно, вы слышали правду, — прервал Нокса доктор Фелл. — Так как мы все еще занимаемся вопросами биографии, позвольте мне уточнить имена и даты.
Давно усопший Эдам Кейли, которого я немного знал в молодости, родился в состоятельной английской семье в Дублине, кажется, в 1867 году. Он никогда не связывался с ирландскими труппами, стараясь держаться сам по себе. Первый актерский триумф он одержал в дублинском театре «Гейети», который в начале века выглядел почти так же, как теперь. В Лондоне Кейли ожидали еще большие успехи перед Первой мировой войной и во время ее. Специализировался он на шекспировских или романтических ролях. Эдам Кейли был отличным фехтовальщиком даже в тот период, когда это искусство считалось необходимым для любого актера. Он был лучшим Сирано де Бержераком[8] из всех, каких я когда-либо видел.
В конце Первой мировой войны Кейли прибыл в Нью-Йорк и завоевал Бродвей. К середине 20-х годов заработал много денег и вкладывал их, избегая рискованных биржевых спекуляций. Кейли купил дом неподалеку от Ричбелла и стал коллекционировать старинное оружие. Хотя он был уже не молод, но не помышлял об уходе на покой. Кейли мог оставаться на Бродвее, сколько позволял его талант. Но его величайшей мечтой было… Думаю, вам это известно?
— Да, — отозвался Нокс. — Понимаете, даже в те годы для жителей Уэстчестера посещать театры в Нью-Йорке — доставать билеты, ездить туда-обратно — было слишком хлопотно, чтобы проделывать это очень часто. Многие считали, что театр в самом округе с постоянной труппой и годовым репертуаром был бы переполнен в любое время.
Сигара доктора Фелла погасла, но он продолжал ей размахивать.
— Это и было величайшей мечтой Эдама Кейли, — снова заговорил он. — Ему хотелось собрать постоянную труппу, которой он мог бы руководить. На Ричбелл-авеню уже был старый театр…
— «Бижу»! — воскликнул Нокс. — Я его помню. Но…
— Но это был обычный провинциальный театр, в котором иногда выступали захудалые странствующие труппы. К тому же он имел дурную репутацию. Много лет назад, когда там шла какая-то крикливая мелодрама, одна неуравновешенная актриса лишилась рассудка и насмерть заколола другую прямо на сцене. Эдам Кейли не имел бы успеха в старом «Бижу». Вместо того…
8
Сирано де Бержерак Савиньен (1619–1655) — французский поэт и храбрый воин; герой одноименной пьесы Эдмона Ростана (1868–1918).