Когда Нокс сошел с поезда в Фарли, к нему поспешила полная женщина с подкрашенными синевой седыми волосами, которая представилась как Констанс Лафарж, урожденная Констанс Уэстерби из Ричбелла.
— Я бы узнала тебя когда угодно, Фил, — заявила она, — даже если бы не видела твоей фотографии на афишах. Лекция у тебя только в два, так что давай перекусим где-нибудь.
Конни повезла его в своем «кадиллаке» в клуб. Порывистый мартовский ветер сотрясал окна. Конни не переставая говорила о своем муже, мистере Джадсоне Лафарже. От первого брака у нее было двое сыновей — один учился в колледже, другой — в шестом классе школы, которую некогда посещал Нокс. До десерта она не задала ему никаких личных вопросов.
— Слушай, Фил! Джад говорил мне, что ты познакомился на корабле с Марджери Вейн. Это правда?
Конни не упомянула о том драматическом вечере на борту «Иллирии», когда кто-то выпустил через стеклянную панель двери пулю 45-го калибра. Очевидно, Джад не рассказывал об этом Конни или Марджери Вейн не рассказывала Джаду. Нокс также не стал об этом упоминать.
— Да, правда. Ты знаешь ее, Конни?
— Только по отзывам. Она — леди Северн, не так ли? Бэрри Планкетт видел ее в Нью-Йорке, прежде чем она улетела в Майами, где, кажется, намерена остановиться.
— Как поживает труппа? Она все-таки переименовала ее в труппу Марджери Вейн?
— Она сделала гораздо больше, Фил, — вложила в это предприятие много денег. Джад говорит, что они могут нам понадобиться. Ведь рабочие сцены и музыканты обходятся очень дорого. Я не видела никакой необходимости в музыкантах, и Джад тоже, но на них настаивал Бэрри Планкетт.
— Вот как?
— Оказывается, нам нужен театральный оркестр, так как он имелся в дублинском театре «Эбби». Неужели этот «Эбби» был таким замечательным театром, Фил?
— По-моему, нет. Строго говоря, он более не существует. Его уничтожил пожар в 1951 году, и труппа теперь играет в Королевском театре на Пирс-стрит. Но это, в общем, то же самое.
— Да, так говорил и Бэрри. Он заполучил свой оркестр, так как всегда получает то, что хочет. Только не думай, что Бэрри похож на водевильного ирландца!
— Я и не думаю, Конни. Водевильные ирландцы встречаются только на лондонских и нью-йоркских сценах.
— Бэрри окончил колледж Троицы, у него произношение совсем как у англичанина. Конечно, он ни минуты не знает покоя, но мы все его любим. И тебя тоже, Фил.
— Меня?
Во взгляде Конни появилась тоска.
— Когда ты стал знаменитым, я часто думала… Твои лекции уже заканчиваются? Что ты будешь делать потом? Вернешься в Лондон?
— Да, но не сразу. Очевидно, я задержусь на несколько месяцев, пока здесь не наступит сильная жара. Поселившись рядом с Публичной библиотекой и неподалеку от Нью-Йоркского музея на Сто четвертой улице, я смогу для разнообразия заняться американской историей. Ты, возможно, слышала, что доктор Гидеон Фелл также здесь. А мой отель…
Фактически «Грамерси-Хаус» на Двадцать первой улице был предложен именно доктором Феллом. После того как старый отель «Марри-Хилл» прекратил свое существование, Нокс не верил, что может обнаружить не уступающее ему заведение. Комнаты в «Грамерси-Хаус» были просторными, но не чересчур большими; пища и сервис не оставляли желать лучшего. Пожилые официанты носили подносы по холлам с резными карнизами и канделябрами, похожими на стеклянные замки. В баре царило блаженное спокойствие. По ночам, когда городской шум переходил в приглушенное ворчание, могло показаться, что вы находитесь в Нью-Йорке времен О. Генри[38] и Ричарда Хардинга Дейвиса.[39]
Дни шли за днями. Нокс практически не работал, хотя усиленно изображал обратное и время от времени убеждал в этом сам себя. Он посещал Публичную библиотеку, Нью-Йоркский музей, букинистические магазины на Четвертой авеню за Юнион-сквер. В театре на Бродвее Филип посмотрел «Бейкер-стрит», опасаясь, что это зрелище вызовет у него отвращение, но пьеса обезоружила его своим наивным добродушием. Будучи, как и доктор Фелл, членом лондонских театральных клубов «Гаррик» и «Феспис», Нокс, снова как и доктор Фелл, имел гостевую карточку Актерского клуба по другую сторону Грамерси-парка.
«Нью-Йорк — отличное место, — говорил он себе. — Никто его не понимает, и все проклинают. Но я не могу его не любить».
Несколько раз звонила Конни Лафарж, предлагая встретиться с ней и ее мужем. Так как она не назначала даты, Нокс не форсировал события. Но Конни настаивала на его посещении генеральной репетиции или премьеры «Ромео и Джульетты», и это предложение он с благодарностью принял.
Короче говоря, Нокс отдыхал от повседневной суеты. Но менее чем неделю назад…
Дождливым вечером во вторник Нокс сидел в ресторане «Септ-Джеймс-Гриль» неподалеку от Си-би-эс.[40] Расправившись с мясным пирогом — фирменным блюдом заведения, — он потягивал кофе, читая «Уорлд телеграм». Подняв голову, чтобы заказать еще чашку, Нокс внезапно увидел Джуди — свою бывшую жену, — которая смотрела на него поверх лампы с розовым абажуром на соседнем столике.
Джуди мало изменилась — разве только красота ее стала более зрелой. Те же янтарные глаза с темными ресницами, каштановые волосы почти до плеч, обрамляющие хорошенькое и обманчиво кажущееся простодушным личико. Если Марджери Вейн можно было назвать Цирцеей, то для Нокса фигурой Цирцеи обладала Джуди — он был бы очарован ею, даже лежа на смертном одре. Этим вечером на ней были изготовленный на заказ костюм из светло-коричневого твида и розовый свитер.
Нокса часто интересовало, что бы он почувствовал, если бы увидел Джуди снова. Теперь он это знал.
На полсекунды его сердце, казалось, перестало биться, а затем пустилось в стремительный галоп. Нокс знал и то, что чувствует Джуди. Она была так же удивлена, как и он. Но в ее глазах светились страх и желание убежать. Это причинило Ноксу боль, но он ничего не мог поделать. Джуди вскочила, шаря рукой по скатерти в поисках счета.
Во всяком случае, она была здесь одна. Нокс встал и подошел к ее столику.
— Добрый вечер, — поздоровался он. — Кажется, мы встречались. Если ты меня не помнишь…
— Я тебя помню.
Ее невнятный английский голос контрастировал с четкими голосами других посетителей. Джуди говорила, не глядя на него.
— Тогда, может быть, выпьем вместе кофе и бренди?
— Вот еще! Почему я должна это делать?
— А почему нет? Мы не были врагами, даже когда расстались.
— Да неужели? Я тебя ненавидела! И до сих пор ненавижу!
— В самом деле? Почти через двадцать лет?
— Ну, возможно, «ненавижу» — это сильно сказано. Но мы не можем перевести часы назад.
Нокс указал на окно, за которым хлестал ливень.
— Это, мадам, явное заблуждение. Каждый год апрельской ночью мы переводим часы на час вперед, хотя большинство забывает это сделать, а в октябре переводим их на час назад. Так что, если рассуждать буквально, мы можем перевести часы назад, коль скоро делаем это ежегодно. Если ты имеешь в виду переносный смысл, то вопрос в том, хотим ли мы это сделать.
— Я, безусловно, не хочу. И пожалуйста, не трогай чек! Дай его мне — я должна расплатиться.
— С твоего позволения, дорогая, расплачиваться буду я. А у тебя все в порядке с языком, Джуди, если ты говоришь «чек», а не «счет». Так теперь говорят в Лондоне. Не так давно меня поправила официантка, когда я сказал «счет». И мы едим не чипсы, а картофель, жаренный по-французски, или pommes[41] frites, если находимся в шикарном ресторане. Даже если бы мы с тобой были злейшими врагами на свете, не могла бы ты немного посидеть со мной? В конце концов, я тебя не съем.