«Брошенному в поле
Негде прикоснуться
Нечем затянуться
Свечкой не сгореть
Брошенному волей
Вдоволь захлебнуться
Волею напиться
Волей захмелеть…»
Что ж, остается только измученно влачиться до тех пор, пока хоть что–то видно. Потом лягу, завернусь в косуху и переночую. Если тут, и в самом деле, волки не обитают. А то будет им хороший ужин! Хотя, какой, нафиг, «хороший» — тощий, прокуренный, булавки в зубах застрянут! Мать–мать, а ведь я и сам жрать, оказывается, хочу похлеще волка–оборотня! Желудок мучительно свело, я вспомнил, что не ел с утра, и то — похватал и рванул из дома, чтобы мать снова не завела: «Юра, может, не поедешь, Юра, это опасно!» А с собой у меня — две бутылки — «Русская», и портвешок «Кузьмич». «Василич», конечно, лучше, он больше, но его не было. Всяко–разно, денатурат дешевле, но хотелось как–то побаловать себя, что–ли, случай не из рядовых. Да, еще хлеб, сигареты, чупа–чупс (с какой балды?), и «Килька в томате». И Машкина фотка на десерт. Моя Король… Как не просила, я ее с собой не взял, зачем ей стирать ноги, голодать, мерзнуть, да не дай Бог, еще мразь какая–нибудь выползет, меня прибьют, ее покалечат. Я сказал свое твердое «нет», чтобы сейчас скучать, думая о ней, вспоминая шоколадно–зеленые глаза, взъерошенные волосы, грудь как раз мне под ладонь, удлиненные бедра, обтянутые рваными штанами «милитари», капельки портвейна на хмельных губах…Король, я долго не могу без тебя, но ты мне слишком дорога, чтобы взять с собой! Эх, когда б и ты меня так любила… Хоть в половину так!
Вы уж небось, догадались, что Король и Шут оттуда и взялись. Кто–то может, и скривился уже — фу-у, попса! Не спешите. Это сейчас в них плевать модно, не разбираясь. А я‑то Шутом стал давным–давно, когда жалкая кучка поклонников КиШа считалась маньяками и пугалами какими–то, и слушать эту шнягу считалось чем–то для избранных. А мы еще маленькие были. Когда с Машкой познакомились, ну, два года где–то тому как, она звалась «Пони» — вы бы ее попу видели, поняли бы почему! Ну, до «Кобылы» она не дотягивает, росту не очень большого, а так… Когда мы с ней забарагозили, то все логично присвоили ей звание «Король». Во–о–от.
Я достал харчи, натянул старый свитер, сел на косуху, вытянул измученные ноги и, запивая хлеб водкой, смотрел в темнеющее небо. Зажглись первые звезды, дневной свет сменился лунным. Почти полная хозяйка ночи выплывала в антрацитовую гладь небесного океана… Машка, Машенька, мой Король Масяня… Как же мне хочется согреться сейчас, обняв тебя, как бывало, нежно и крепко, уткнуться в горячую ямку на шее, бормотать сладкую чушь, засыпая…засыпая…
— Холодно, Король, холодно…ноги замерзли. Почему так сыро? — проснулся я от собственного бормотания. Сел, моргая и ничего не понимая — темнота, звезды, ледяная роса… Сижу, как дурак, обнимая торбу. На спине зудит след от замочка — лежал на косухе неудачно. А, хрень такая, я же в степи! Ну вот! Теперь я вспомнил все. Эх, еще выпить! Убил еще с полстакана, встал, и пошел в конкретной темноте — небо заволокли невесть откуда налетевшие тучи. Не хватает только намокнуть, ведь скрыться негде — «степь да степь кругом»! От голода меня развезло, я как попало переставлял ноги, и от дури заорал песню:
«Моя бабка очень верит в Дьявола,
При слове «Дьявол» вся трясется, как алкаш…»
…Деревня возникла так резко и неожиданно, что я застыл, как дурак, с открытым ртом, подавившись матерным словом. Не соображая зачем, я перекрестился. Противный холодок заполз за шиворот косухи — ведь я прямо здесь и сейчас отдам свою пропитую печень, что не было на горизонте никакой деревни, а вот те, пожалуйте — стоит, перемигивается полночными огоньками в окошках. Тут и там полаивают собаки, где–то на другом конце играет гармонь, даже слышно, как девки смеются. Значит, деревенька–то и не маленькая!? И откуда в такой дали от цивилизации такой большой населенный пункт? Тьфу ты, провалиться, значит, надо будет поутру влачиться дальше. Никакая это не глушь: видно, сильно сбился с дороги и пришел туда, откуда ушел — к людям, в какой–то район. Вступил в деревню, терзаясь: как же я ее не заметил, ну все–таки? Прошел несколько дворов, трогая заборы — точно настоящие?! Но собаки залились так, что сомнений никаких не осталось — точно!