У Демьяна была родная сестра, которая была по ушли влюблена в очень худого юношу, у которого в его осьмнадцать лет было двое детей, и от этого всего юноша этот глобально убегал. И уже намечался и третий ребенок — разумеется, в чреве демьяновой сестры.
— Хули! Родиться ума большого не надо! А вот жить! Правильно я говорю? — он повернулся к кондукторше.
— Ой, видали мы таких умных! — выстрелила она в ответ.
— Все мы вышли из пизды! В пизду и вернемся!
— Ты сам то понял, что сказал? — спросил я.
— Д-ды ладно.
Так, в стучащем желто-красном трамвае, можно было тарахтеть в любом городе России, и, по большому счету, мне было все равно, где я теперь находился. В годы, когда Интернет только появился, многие пережили нешуточный восторг. Но, познавая кишки этого явления, ты понимаешь, что это — секс с резиновой бабой, и только поступки могут дать тебе определенный драйв. Я даже не вспоминаю про Митника — то было очень узкие годы. Мысль о структурах была более ячеистой. Теперь же все затмили пара десятков тэгов html, который можно развернуть лентой, полосой, струей. Вкупе с картинками это и дает ощущение свободы и новизны.
Каждый отдельный человек — претендует.
На самом же деле, это вряд ли далеко ушло от аппарата класса «Женя Сёмин-1».
Возможно, что я упустил несколько лет. Но улицы были все те же. Выходцы из колхозов вечерами выходили к бордюрам и там ожидали, с кого бы сбить барсетку. Вечерами их можно было определить по полусогнутой, выжидательной, технике ходьбы.
Они всегда были в трико и туфлях.
Армянский вариант.
Машины стали немного лучше. Сотики. К этим самым сотикам уверенно двигался лощеный человек. Спорт наконец-то был по-настоящему обречен, и лысенькие пацаны уже давно, как вышли из моды.
Демьян пялился то в одно окно, то в другое. Он напоминал суетливого ребенка. Встречаясь взглядами с людьми, он концентрировался, и волосы на его голове двигались, точно хохолок у попугая.
Так мы туда и приехали. В ужасном дыму блатхата напоминала явочную квартиру ранних революционеров года, так, 1880-го. Нет, не, чтобы распиздяйства не было. Просто глаз у меня наметан. Там, где люди просто торчат — и лица другие, и детали иную форму имеют. Унылая энергетика. Все как-то сверхбезвкусно, сверх без юмора, и человека нет. В такой толпе находись бы Диоген, он бы никогда б с факелом в поисках человека не выскочил. Что думать? На Луне тоже ведь людей нет. Хочется выйти, вынуть собственные мозги и под краном помыть. А тут — нет. Стиля хватало. Лица не воняли, излучая глупость. Висела на стене всякая всячина типа от Че Гевары до плаката «Берегите детей», водка? — стояла водка. Дым висел нешуточный. Топора бы два-три он выдержал. Имелась ширма, и там слышались пыхтенье и скрип — кто-то кого-то ебал.
— Ну, ебать! — поздоровался со всеми Демьян. — Мы тут с Валериком по городу катаемся, пиво не на хуй попить, а тут водки — море. Как оно, пацаны?
Пацанов было трое. Еще один старался за занавеской. Первого звали Зе. Вернее, звать его так не могли, но никак по-другому его мне не представили. Было Зе лет двадцать. Круглое его лицо улыбалось степенно, словно он знал что-то особенное, и этим можно было гордиться. Уж точно в белобрысой своей голове он носил какие-то идеи.
Второй много курил. Пока я входил в обстановку, пил штрафную, потом — еще одну штрафную, он сигареты три точно выкурил. Наверное, если б я дунул косяка — а я это не делаю, потому что психика слабая — я б третьим глазом распознал в нем что-нибудь античеловеческое и сверхлукавое. То есть, не злое, нет. Скорее, наоборот. Звали этого курягу Юрием, и было ему лет где-то 27.
Третий же находился в постоянной миграции состояний. Он то рассказывал, то вдруг заглядывал в экран компьютеру, который в углу стоял, точно в глаз некому демону (так это все выглядело), то вдруг менял тему разговора и какую-то полную хрень чесал, показывая всем видом, что он здесь основной. Мысли из глаз так и струились. Мысли-паразиты. Я сразу тогда ощущал, что не я один опасен тем, что с виду могу казаться обычным, добрым и концептуальным в меру.
— Валера, — сказал я.
— Петр.
— Черный Петр, — добавил Юрий.
За ширмой завопила девочка.
— Больно? — спросил ее сахарный голос.
— Нет, — ответила она.
— А чо орешь?
— Сороконожка ползет по стене!
— Не черный, — сказал Петр, — Петр вообще разный бывает. То есть я — это одно. А есть еще Петры иного рода.
— Х-ха! — рассмеялся Демьян.
Видно, для него это делом знакомым было.
— Да ебать, — сказал из-за ширмы сахарный голос. — Сейчас сделаем Петра. Лена, где телефон? Да хули ты молчишь? Лена, ну дай телефон.