Только взглянуть на всю эту краску… Конечно, она будет использована вторично — каждый цвет будет отфильтрован от остальных компьютером и загнан в соответствующий бак, — однако краска все равно была дорогой. По его меркам и сборка компьютера оказалась очень дорогой. Но он не платил за электричество — и теперь у них серьезные проблемы. Он не покупал кофе и нормальную еду. Не купил Нимбус хороший подарок на Рождество. И она не жаловалась. А раньше она даже работала какое-то время на керамическом заводе и не возражала против того, чтобы он использовал ее деньги. Все эти жертвы были принесены его видению… А теперь он сомневался в нем.
Все эти уважаемые горожане нащупывали Нимбус, а она дразнила их, то приближаясь, то снова отходя, а затем возвращалась и позволяла им дотронуться до себя. Неужели они не понимали, что таким образом они тоже становились частью искусства, но исполняли отрицательную роль? Изображали тех, кто оскверняет, становились ими? Нет, они не понимали искусство, а может, им просто было плевать. Это был карнавал, интермедия. Стрип-шоу. Но чего он ожидал, помещая туда эти перчатки? Что они приласкают ее и немедленно отметят важность символизма?
Да, этого он и ждал. Но теперь понял, что переоценил свою публику.
Значит, его так успешно принятая работа — провал?
В следующем отсеке шланги взметнули вихрь порошка цвета грязи, который облепил краску, превращавшую тело Нимбус в калейдоскоп. Вскоре она покрылась порошком с головы до ног. Жизнь, пачкающая душу, пользующая ее, иссушающая ее, душащая ее. Нимбус танцевала в этой буре, билась о стены в попытках вырваться наружу и наконец упала и съежилась на полу. На нее намело такой толстый слой порошка, что она стала напоминать фигуру из Помпеи.
Ветер прекратился. Пыль осела. Публика замерла в ожидании, а Тил задержал дыхание.
В камеру хлынул яркий, почти ослепляющий свет, заполнил ее всю. Большинству зрителей пришлось отвернуться или прикрыть глаза. Они не слышали и не могли видеть воду, орошающую клетку. Но когда свет померк, они увидели Нимбус — выпрямившуюся и с воздетыми руками. И грязь и краска были смыты с ее тела. Чистая и прекрасная, душа не сгинула после смерти… Но восстановилась.
В камере воцарилась тьма. В нее погрузился весь аквариум. Спустя несколько ошеломляющих секунд последовал взрыв аплодисментов, и глаза Тила наполнились слезами. Да… Ему удалось. Это было сложное представление. Будоражащее и спорное представление. Но это было сильно и красиво, и он давился от гордости. Она почти… почти… затмила чувство вины.
Они ждали час, чтобы повторить все снова, — таймер у аквариума выдавал обратный отсчет. После этого — еще один перерыв. В это время Нимбус выходила в халате и тапочках и осматривала другие произведения искусства. Люди поздравляли ее даже больше, чем Тила.
Нимбус, Тил и его дядя стояли и беседовали, когда к ним подошли двое в безукоризненных костюмах. Один из них был человеком, второй — гуманоидом с Кали. Его черные волосы покрывал голубой атласный тюрбан, кожа блестела серым, губы были очень полны, а глаза располагались под небольшим углом и были целиком черными, словно кусочки обсидиана. Калиец пожал Тилу руку.
— Мистер Тил, меня зовут Дерик Стуул, и я не могу выразить в словах то, насколько я впечатлен вашей работой. Восхитительное отражение стадий жизни, всего жизненного опыта… А то, что представление начинается заново каждый час, лишь делает его еще более сильным, демонстрируя вечность цикла жизни, смерти и возрождения. Мне, как калийцу, это показалось особенно важным. Это отражает мои религиозные убеждения.
— Благодарю вас. Это универсальная тема.
— Воистину так. Я хотел бы ее купить.
Тил моргнул, чуть не хихикнул.
— Оу… а… правда? — Он почувствовал, как Нимбус возбужденно сжала его руку.
— Она ведь продается, не так ли? Это Дэвид Нассбраун, мой арт-брокер.
— Ага, здравствуйте… Ну… да, конечно. Хм…
— Сколько вы за нее просите?
— Ну, мне нужно подумать. Я, вообще-то, не знаю…
— Десять тысяч, — сказала Нимбус.
Тил повернулся, чтобы посмотреть на нее, но снова обратил взгляд на Стуула, когда тот сказал:
— Что ж, звучит весьма разумно. Мистер Тил?
— Конечно… да. Звучит разумно. — Он попытался подавить улыбку.