Его замешательство развеялось. Горящий взор снова обратился к перепуганному Рожденному. Гнев в его голосе был неподделен, хотя слова принадлежали и не ему.
— Мистер Майда, я здесь затем, чтобы зафиксировать начало восстания, зафиксировать первый удар, нанесенный в грядущей войне. И эта война не закончится до тех пор, пока мы, клоны, не получим все те права, которыми обладаете вы, рожденные естественным способом.
Ранее он пришел к выводу, что это было умным ходом. Завод избавится от торчащего в своей львиной лапе шипа, и в то же время ни полиция, ни синдикат и не подумают возложить ответственность на него. Нет, Майда окажется убит опасным беглым Выращенным — фанатиком, живущим иллюзией. И все же Джонс задумывался над тем, не настроит ли это работающих на Заводе Рожденных, бастующих безработных, да и большую часть общественности вообще, против Выращенных, против их повсеместного использования? Не станет ли это угрозой самому существованию Завода? Но, конечно, они понимали ситуацию лучше, чем он. В конце концов, он был всего лишь Выращенным… Все его знания были либо привиты ему еще до рождения, либо почерпнуты им из разговоров, которые вели между собой рабочие-Рожденные, и из радиопередач, которые они слушали. Затем его обучала улица. А эти люди сидели за длинными лакированными столами и принимали масштабные решения. Это было неподвластно его уму. Все его мысли вертелись лишь вокруг пятисот мьюнитов… И Парр заплатил ему половину, когда он сегодня забрался к нему в машину.
— Эй, — пролепетал Майда, — о чем это ты… Я же… Пожалуйста! Послушай…
— Мы хотим жить так, как живешь ты, — продолжал Джонс, скатившись в импровизацию, потому что остальные слова проскользнули сквозь пальцы его разума. Он думал о своем адском гнездышке и о крошечной черной лачуге Эдгара. — Мы хотим…
— Эй! Не двигаться! — услышал он крик Парра.
Джонс резко оглянулся. Что за чертовщина? Неужели из другой комнаты появился еще один телохранитель? Они должны были проверить сперва все комнаты, они должны были…
Парр наставил свой пистолет полицейского образца на Джонса, а вовсе не на новое действующее лицо, и до того, как Джонс успел поднять свой ствол, Парр сделал пять быстрых выстрелов. Дуло вспыхнуло тихой молнией, и эта молния свалила Джонса на пол. Он почувствовал, как что-то обжигающее чиркнуло по его шее, но обернутый вокруг нее шарф сделал ранение несмертельным. Бешеная лошадь лягнула его в ключицу, а три оставшиеся пули кучно вошли в левую верхнюю часть груди. Его развернуло, и он животом рухнул на белый ковер. В ужасающей близости от себя он увидел капли собственной крови, напоминающие шарики росы. Прекрасные алые капли, прицепившиеся к белым ворсинкам ковра, словно крошечные рубины. В этом месте даже насилие было гламурным.
К нему подскочил Майда и пинком выбил из его руки маленький серебристый пистолет. Внутренности Джонса сводило спазмами, но судороги не коснулись его мышц. Он чуть приоткрыл веки и через перекрещенные ресницы увидел, что Парр тоже направляется к нему. На какую-то секунду ему показалось, что это был другой человек. Расстреляв его за пределами видимости камеры, Парр скинул полицейскую униформу и переоделся в обычную одежду.
— Мне послышался здесь чужой голос, мистер Майда! — бурлил эмоциями Парр, задыхаясь от волнения. — Я задремал в другой комнате… Это моя вина! Вы в порядке?
— Слава богу, да. Он убил Бретта!
— Как он сюда пробрался?
— Не знаю… Бретт пошел открывать дверь, и следующее, что я помню…
Лишь теперь Джонс осознал, что Парр работал не на Завод. Бедный глупый Выращенный! Он проклинал себя. Улица ничему его не научила. Он был ребенком. Ему было всего пять лет…
Парр работал на Эфраима Майду — лидера профсоюза, друга синдиката. Того самого Майду, чьи верные последователи убивали себя и других, борясь за свою работу, за свои хлеб и крышу над головой. А он тем временем наживался на их голоде, их злобе и страхе.