С этими словами подполковник передал офицерам папку, а сам буквально набросился на завтрак. Шлаевский для себя отметил, что не спал подполковник побольше контрразведчика, и проникся некоторым уважением к нему за такую отдачу своей работе, после начал разбирать папку вместе с Андреем.
Сверху было несколько заграничных паспортов: австрийские, итальянские, испанские. Ниже — пачки новеньких иностранных купюр, как будто только из банка. А затем — самое интересное: записка от руки на немецком. Листок был исписан ровным убористым почерком, его складывали пополам, видимо, носили в кармане. К записке прилагался перевод Особого управления:
«Братьямъ отъ Йозефа. Въ Варшавѣ всё готово, со дня на день ждите посылку. Посылка будетъ съ курьеромъ, онъ свой. Смыслъ [Sinn] долженъ получить подарокъ въ ближайшее время, такъ что какъ придётъ посылка — дѣйствуйте. Катажина ждётъ письма, какъ пройдётъ праздникъ. Держите связь черезъ нея, записка послужитъ оріентиромъ для Войцеха. Удачи!»
Первым заговорил Полевой:
— Я правильно понимаю, что никакой Катажины, равно как и Войцеха, найти на явке не удалось?
— Именно! Мы даже не знаем, кто это, ни малейшей зацепки кроме этой записки. Однако есть весомые подозрения, что анархистов направляли извне. И направляли достаточно умело, с конкретной целью — убрать генерала Смысловского. А, значит, они попытаются снова, и, скорее всего, учтут свои ошибки. Так что контрразведка должна выявить сеть и зачистить её как можно скорее... Я буду работать с Вами. С чего начнём?
— Как будто у нас есть выбор. С архива, зароемся, что у нас есть по польским друзьям, потому что имена на это явно указывают.
***
К двенадцати часам дня контрразведчикам удалось найти в архиве следующую информацию. По состоянию на январь 1933 года в Москве было обнаружено двадцать девять сотрудников польской резидентуры: девятнадцать из них были, что говорится, «взяты на карандаш», поскольку активных действий не предпринимали и статично собирали информацию, не представляющую большой значимости; четверо были перевербованы и в данный момент являлись двойными агентами; пятерых Рихтер посчитал опасными и дал санкцию «Депортировать из страны при любой оказии», двоим добавив «В случае побега и/или активного сопротивления — ликвидировать». Особого интереса заслуживал некто «Сапожник», поскольку данный объект в течение месяца трижды был уличён в связях с британской разведкой. Однако, к неудовольствию Ферапонтова и некоторому удивлению Шлаевского с Полевым, никаких «Катажины» или «Войцеха» найдено не было даже в контактах шпионов. Ситуация становилась всё сложнее.
— Послушайте, Андрей Игоревич, а ваши филёры точно хорошо работают? Может, проглядели кого, не так записали. Та же «Катажина» могла на слух быть воспринята как «Катерина». Что думаете?
— Я думаю, что сотрудники РКУ хорошо знают своё дело. У Шестого отдела бывают, конечно, промашки, но очень редко. Скорее уж мы имеем дело с пока не вскрытой организацией нелегалов. И, надо отметить, работают они хорошо, раз до сих пор не спалились.
— И что Вы предлагаете делать? Вы ведь понимаете, что жизнь главы Особого управления под угрозой. А это угроза стабильности внутри страны. У нас политических убийств не было вот уже больше двух лет, народ привыкать стал, что Новая Россия неуязвима для внутренних врагов, коих как будто бы и нет. И сам чёрт не знает, какой резонанс может иметь убийство генерала Смысловского, не дай бог такому произойти. Так что повторю: что Вы предлагаете делать?
Андрей прошёлся по читательской Архива, присел на край стола и в задумчивости покрутил в руках свою свирель. Безмятежно заиграл что-то из классики, чего Шлаевский не узнал. Ферапонтов начинал злиться, ходил по комнате взад-вперёд и временами бросал на контрразведчиков испепеляющие взгляды, бормоча «Балаган, а не служба». Младший лейтенант смотрел в окно, покачиваясь на каблуках, и ждал, что выдаст капитан после медитации со свирелью: он знал, что Андрей так концентрируется и проворачивает в мозгу возможные комбинации. Вдруг Полевой резко соскочил со стола и подошёл к коллеге:
— Михаил, кто Вы по национальности?
— Эээ... Казак. В смысле русский. А какое...
— Фамилия может иметь хоть какие-то польские корни?
Шлаевский задумался, вспомнил, что ему говорили дома:
— Папа рассказывал, что мой прадед был откуда-то из Польши, вроде бы даже из шляхты. Уж не знаю точно, почему он в тысяча восемьсот тридцатые перебрался на Дон, в казачество, но история правдива. У прадеда ещё имя было необычное — Люциан. Я в детстве значения не придавал, честно говоря, а потому не всё помню. А Вы это к чему?