Дракон поднял свою чудовищную голову и расхохотался:
Пастушок задумался, подперев кулаком подбородок, потом опять обратился к королю:
— Хорошо, — сказал он, — если мне нельзя сразиться с драконом, то я готов получить руку Нарлинды и без всякой предварительной драки!
Дракон захрипел:
— Ну и хитер еврей! Берегись, король!
Но короля совсем не надо было предупреждать об опасности, он и так уже задыхался от злости. Он поднялся с трона, подошел к палачу Юнкерглунду и начал реветь за его спиной:
Маленькие балерины в белокурых париках с локонами до плеч принялись танцевать в честь короля Смокгунда, а мужской хор за сценой запел ему славу. Львы, стоящие по бокам трона, перестали лакать пиво и держали себя с серьезностью, приличествующей занимаемому ими месту; Нарлинда в правом углу сцены рыдала, прислонясь к колонне; семиглавый дракон дьявольским смехом сопровождал пение хора, а король время от времени что-то выкрикивал, как будто его кусали блохи.
Юнкерглунд схватил Трамплинга за плечо, а тот обратил взор на восток и закричал, широко разевая рот, прямо в увешанный веревками потолок: «О ты, смертный, ткущий великие желания, знай же: не всегда ты сам на их высоте!»
(Движение в зале. Главный инспектор, доктор Гунар склонил голову: как большой знаток искусства, он понял, что в этой глубокомысленной фразе заключается кульминация всей драмы.)
Подручные палача уже тащили Трамплинга со сцены, оркестр подражал ревущим голосам, а Юнкерглунд, прищелкивая языком, обратился к королю:
— Положись на меня, король! Я всегда был тебе верным слугою. Мой меч разит без промаху!
И король ему в ответ:
— О Юнкерглунд, я знаю, как велика честь быть главным палачом среди всех этих палачей!
На сцене остались лишь Смокгунд с Нарлиндой. Она упала к ногам короля-отца и надрывающим душу голосом молила:
— Помилуй его, о мой добрый отец! Велико преступление того, кто родился не среди нас! Но что я могу поделать, если мне нужна только его кудрявая голова и горячие губы?
Но король был тверд и сформулировал свою непреклонность в следующих стихах:
Через некоторое время послышались за сценой крики Трамплинга, и я представил себе, как раскаленное железо выжигает грустные глаза пастушка. Хор славил нарлундскую расу, балерины качались, подобно лилиям, движимым легким ветерком, а Трамплинг ревел, как все те, кто на собственной шкуре испытывает практическое применение плохой теории.
Во мне все кипело, кипело страстно и неудержимо. Чем громче становились вопли за сценой, тем сильнее клокотала во мне ярость. Я прижал ноги к деревянным ножкам кресла и скалил зубы, как сторожевой пес, чующий врага. Моя детская душа была до самых краев полна гневом, который все возрастал и заливал меня, подобно наводнению.
Знаете ли вы, что такое детская ярость? Она подобна чувствительному, таинственно вибрирующему взрывчатому веществу. При бережном обращении можно хранить ее много лет, но, если на нее попадает искра, как теперь взволновавшие мою душу вопли несчастного Трамплинга, она взрывается и все вокруг обвиняет, проклинает и крушит. Эта детская ярость и есть самый древний зародыш мятежа. Быть может, лишь тот является настоящим бунтарем, кто смог и в зрелом возрасте сохранить в себе самые человечные ростки бытия: детскую необузданную ярость, рождающуюся где-то в бездонной глубине и вырывающуюся на поверхность, подобно лаве. Меня больше не волновало происходившее на сцене; было безразлично, получит ли где-то в конце третьего действия злосчастный Трамплинг свою Нарлинду: я слышал только ужасный смех короля Смокгунда, спесивое гиканье семиглавого дракона и все заглушающие и всюду проникающие ужасные вопли за сценой. В этом отчаянном, душераздирающем вое я узнавал голоса скулящих собак, рыдающей прислуги и избиваемых розгами детей. Я вскочил с кресла, и в этом порыве я был не одинок: множество мальчишек последовало моему примеру. Сотни детских сердец бились в унисон. Ангелы-хранители бедного Трамплинга еще сдерживали дыхание, но уже были готовы к бою.