Садики двух соседних вилл разделяются забором. Этот забор не что иное, как результат горячих споров, компромиссов, нарушаемых то одной, то другой стороной, разрыва добрососедских отношений, вступления в переговоры, завершившиеся, наконец, кое-как скрепленными соглашениями. Все вышесказанное началось между владельцем особнячка и швейцаром большой виллы еще в 1950 году и продолжается вот уже четыре года, непрерывно переходя из одной стадии путаницы в другую.
Точка зрения Гранача следующая: стоимость забора — сто двадцать шесть форинтов за метр. Значит, практически забора вовсе и не нужно, так как он обойдется слишком дорого. Забор нужен только символический, поскольку при социализме еще существует частная собственность, за которую хотя теоретически и не следует бояться, но практически все-таки надо. Особенно приходится опасаться мелкобуржуазных пережитков у супругов Тинко, которые совершенно выводят их из душевного равновесия. Это случается чаще всего осенью, когда они вдруг принимаются красть орехи с единственного дерева в саду у Граначей. Формально забор тоже является мелкобуржуазным пережитком, плодом недоверия людей друг к другу, поэтому-то Гранач и не торопился выстроить ни двадцати, ни десяти, ни даже одного метра забора, а ожидал результата постепенного пробуждения разбойничьих буржуазных инстинктов у Тинко.
Точка же зрения Тинко состояла в следующем: раз стоимость забора сто двадцать шесть форинтов за метр — значит, забора не надо. К тому же он отделяет людей друг от друга, вместо того чтобы сближать их. Это аргумент принципиальный. Аргумент же практический состоит в том, что забор только отгораживает часть упавших на землю орехов и препятствует свободному переходу в соседний сад, хотя одновременно и защищает хорошо ухоженный сад Тинко от слишком большой свободы передвижения со стороны соседей, которых до некоторой степени приходится опасаться. Ведь люди вследствие сохранившихся в них мелкобуржуазных пережитков не могут еще разумно пользоваться предоставленной им свободой.
Таковы были мнения Тинко и Гранача, если бы эти люди были способны их сформулировать так обстоятельно.
Вследствие всех этих мелкобуржуазных пережитков (в одних случаях одинаковых, в других разных) забор все-таки возник, но для этого понадобилось четыре года.
Понятно поэтому, что дело о заборе было далеко не простое. Гранач был вообще большим буяном, но такое свойство своего характера проявлял лишь в узком семейном кругу: как только волна буйства наталкивалась на препятствие внешнего мира, пенный гребень ее тут же спадал. Надо сказать, что в последнее время он стал тише воды, ниже травы, прикинувшись таким кротким и боязливым, таким притворно беспомощным, что первым здоровался не только с соседями, но даже с лошадью мусорщика. Таким образом, супруги Тинко, швейцары трехэтажной виллы, пользовавшиеся ее садиком под предлогом содержания его в порядке, а значит, и всеми плодами этого садика, исходили из принципа, что плод принадлежит тому, кто первый его подымет.
С самим Тинко особых неприятностей не случалось, хотя его и нельзя назвать человеком тихим или боязливым, а характер у него скорее запальчивый. Это был человек лет пятидесяти. Несмотря на свой больной желудок, он всего три раза донес на Гранача, да и то сделал это, когда колики в желудке были нестерпимыми, губы дрожали и с лица градом катился пот. Однако когда колики проходили, он не только не доносил на Гранача, но даже приглашал его в гости посидеть под ореховым деревом. Они усаживались вдвоем под тенистыми ветвями и, склонившись над шахматной доской, довольно мирно старались одержать друг над другом победу. А потом посылали кого-нибудь за кадаркой[34] и дружно бранили эту красноватую жидкость. Можно смело сказать, что отношения между ними в это время были вполне терпимыми. Когда же Тинко чувствовал колики в желудке, то громко заявлял, что Гранач плутует. Если в желудке у него все было спокойно и к тому же он выигрывал, то, учитывая вежливость владельца виллы и его всегдашнюю готовность разрешить взять обратно уже сделанный противником ход, Тинко заявлял: