Гранач поднялся.
— Вот это важно.
А жена все говорила и говорила. Гранач слушал, морщил лоб, иногда переспрашивал, старался осмыслить общественное значение некоторых выражений.
— Что еще говорил Тинко?
— «Я покажу этому сиятельному господину, что такое частная собственность, покажу ему, чьи орехи, где бы там ни рос ствол! Пусть никто не осмелится совать нос в мой сад, а если кто сунет, так я прямо об его нос расколю орех». А потом он еще кричал: «Что? Как? Почему? Частная собственность? Орехи? Предмет первой необходимости — значит, коллективная собственность!» Чтобы мы приняли к сведению, что ветви протянулись в его сад, а до ствола ему никакого дела нет. Мы можем обниматься со стволом, если это нам вздумается, или повеситься на нем, ну а орехи, особенно если они падают в его сад, так это его орехи, так как частной собственности на орехи не существует. А еще он призывал в свидетели всех святых, и бога, и деву Марию и богохульничал и сквернословил.
— Ужасно, — опять вздохнул Гранач и растерянно посмотрел на жену. — Ты понимаешь, как это ужасно? Он обвиняет. Он хочет доставить нам кучу неприятностей, и наплевать ему и на бога и на людей. Черт бы его побрал, этого люмпен-пролетария! Гнилой мелкобуржуазный тип! Ах, да ты этого не понимаешь! Откуда тебе знать все!
— Да понимаю я, успокойся. Ну что может случиться, по-твоему? Донесет на нас? Пусть доносит. Убьет? Пусть убивает. В тюрьму-то его посадят, не нас. Только не дрожи!
Гранач кивнул, его возмущала политическая близорукость жены. Пусть доносит? Насчет убийства — это глупость. Жена, к сожалению, ни в чем не разбирается. Она не понимает, что к чему. Она не знает, не подозревает даже теперь, в 1954 году, что такое классовая борьба. А вокруг орехов разыгралась именно классовая борьба. Борьба двух мировоззрений! Борьба не на жизнь, а на смерть. А эта глупая гусыня ничего не понимает! Думает, что это какая-то мышиная возня. Вот глупости! Это не любовные шашни, о которых писатели пишут всякие небылицы. Любят друг друга, не любят, все-таки любят. Даже не что-то героическое. Жил-был герой, он боролся и потерпел поражение, или боролся и победил — вот и все. Или еще: боролся, потерпел поражение, а идея победила.
А вот дело с орехами — это настоящая борьба. Человек наталкивается на ореховое дерево и может сломать себе шею. Шею об орех! Вот это борьба! Настоящая борьба! Гранач, господин, товарищ, коллега… каждое слово — сигнал боевой тревоги. Тинко!.. Уже двадцать пять лет работает швейцаром. Был швейцаром при Хорти. Потом швейцаром у частного хозяина, швейцаром у нилашей[36]. В квартире у него до сих пор стоят два кресла Вейсов; их увезли в концлагерь, а кресла оказались у Тинко. Мне эти кресла хорошо знакомы, в одном из них я всегда сидел, когда мы играли в карты.
А позвольте спросить, как попал фарфоровый лебедь с синей каемкой на шкаф швейцара господина-товарища Лайоша Тинко? Позвольте вас спросить? Может быть, этот лебедь был новогодней мечтой Тинко? Может быть, он сказал как-то жене: «Пойдем, дорогая, и купим белого фарфорового лебедя с голубой каемкой, я с детства мечтал о таком лебеде из старого венского фарфора». Нет. Не-е-ет! Всему есть границы! И лебедю Тинко, и украденным креслам, даже его пижаме. Сначала лебедь из старого венского фарфора, потом кресло-качалка с чердака, на котором сорок лет сидела покойная тетя Клотильда… Тинко — швейцар трехэтажной виллы в Буде, жена его моет лестницы, собирает и выносит помойные ведра, выставляет их у калитки сада, потом пустыми относит обратно, а что делает он сам? Парит ноги в воде. И это в будни, в утренние часы. Пфуй! Гнилой мелкобуржуазный тип… Этого нельзя так оставить. Дело об орехах? Пустяки? А я докажу вам, что не пустяки. Мышиная возня? Возможно. Дело в масштабе! Если из-за этой возни разоряются целые семьи, то это уже не пустяки. Сейчас же к Рамзауеру! Как это он сказал ночью? Родина нуждается в каждом трудящемся! Правильно. Вот только эти моющие-ноги-в-будни…
— Вот именно, — сказала жена, — терпеть стало невозможно. Если ты пойдешь к Рамзауеру, он в один момент наведет порядок. Это человек решительный. Разве можно нарушать спокойствие трудящегося человека всякими ореховыми делами? Иди, иди сейчас же!
Гранач выпрямился. Лекарства уже, очевидно, начали оказывать на него свое действие, он окинул взглядом жену.
Одним этим взглядом было сказано столько, что даже трудно перечислить. Но стоит упомянуть лишь неукротимое желание противоречить, которая возбуждала в нем эта хорошенькая женщина с вызывающе торчащей грудью и слегка косящими глазами — его жена, слова которой моментально превращали в нем все «да» в «нет».