— Ты с ума сошла! — накинулся он на нее. — Человек думает вслух… полагает, что может думать вслух, во всяком случае, в семейном кругу, но это еще не обязывает его совершать целый ряд нелепостей. Как это ты говоришь, чтобы я пошел к Рамзауеру? Что это значит? Что может из этого выйти? А? Ты-то что об этом думаешь? Именно Рамзауер заинтересуется моими ореховыми делами?
— Он сам сказал, что родина нуждается в каждом трудящемся. Он сказал это, он даже кричал это ночью.
— Дура!
— Белу!
— Дура и есть. Это просто фраза, брошенная на ветер. Может быть, он как раз писал статью. Вот и сделал принципиальное заявление. Откуда я знаю, как он применяет такие заявления на практике? Как использует эту принципиальную точку зрения в вопросе об ореховом дереве? Рамзауер — человек больших масштабов, государственный муж, я даже не посмел бы сказать перед ним, что, мол, орехи… Он, очевидно, никогда не произносит таких скучных слов. Орех! Вот если бы пойти к нему и сказать, что, мол, государство, родина, прибавочная стоимость, социализм… это да, на это он обратил бы внимание. А орехи?.. Да еще шланг?.. Как тебе могло прийти в голову такое? Как ты, боже правый, представляешь это себе? — И Гранач положил руки — надо сказать откровенно — на круглые и мягкие плечи жены.
— Ты глубоко ошибаешься. Рамзауер совсем не такой человек. В твоем мелкобуржуазном мозгу…
— Что-о-о?! Мелкобуржуазном? И ты это говоришь мне? Ты, чей отец… Как смеешь так говорить? Ты — мне? Просто интересно, что ты думаешь. Как ты себе представляешь мой визит к нему? Я вхожу и говорю: «Свобода! Ваш покорный слуга, имею честь доложить, что Тинко украл у меня орехи, поэтому я прошу вас напечатать об этом в газете, прошу навести порядок в доме, так как в конце концов орехи…» Да он вышвырнет меня! Понимаешь? Вышвырнет.
Воцарилась тишина.
Зрели большие решения. В голове у Эстер теснились новые планы.
— Ну а Бёдёньи? Бёдёньи — депутат. Заниматься такими вот ореховыми делами входит в его прямые обязанности.
Гранач ответил ей почти что кротко:
— Дура!
— Белу!
— Дура! Неужели ты не понимаешь, что эти вот наши орехи — такая мелочь, с которой мы не можем никуда пойти. Бёдёньи любезный человек. Добрый. Внимательный. Если я пойду к нему, он усадит меня и скажет: «Закуривайте, товарищ Гранач, и расскажите мне все спокойно и по порядку». Тогда я спокойно и по порядку все расскажу ему. Потом он позовет Тинко, тоже предложит ему сесть и выспросит и у него все по порядку.
— А затем?
— А затем Тинко спокойно и по порядку расскажет ему о моем бывшем заводе сиропов, о двух квартирантах, которые у меня не проживают, и о всяких других мелочах. Потому что жизнь, дорогая моя, полным-полна вот такими, как бы это сказать, мелочами. И постепенно эти мелочи начинают расти. И человек по уши погружается и тонет в них. А затем опять приходит мой черед и я спокойно и по порядку говорю все Бёдёньи. Сижу у его письменного стола, на котором всегда стоит маленькое переходящее знамя, которое даже не переходит, а всегда стоит у него на столе, потому что он лучше всех работает в городском совете, он самый лучший депутат, он больше всех заботится о людях. И вот я говорю ему: «Товарищ Бёдёньи, Тинко — вор, будьте добры расследовать, откуда у него эти два кресла в его квартире и фарфоровый лебедь на шкафу, а потом спросите у жильцов, откуда у него было всегда так много топлива и так много мяса…
— И какое хорошее мясо всегда у него!..
— …Ведь именно он продал эти шесть запасных рукомойников, которые в прошлом году исчезли с чердака, а мы не смели донести на него…» А Бёдёньи сидит, спокойно слушает, обдумывает. И тут начинается! Ты спрашиваешь, что начинается? Да, конечно, борьба! Начинается борьба, потому что Бёдёньи хочет навести порядок, хочет все ясно видеть и убедиться в том, как действительно обстояли дела. Такой уж он человек. И такой уж теперь мир. Здесь всех хотят вытащить за ушко да на солнышко, а мы этого солнышка-то и не выносим. Понимаешь? Не выносим. Моя покойная матушка говорила, что рябой человек при солнечном свете рябее, чем в вечерних сумерках. Этот мир справедлив. Может быть, это и очень хорошо, даже прекрасно, но и я, и Тинко сломаем себе в нем шею.
Гранач утомился, откинулся на спинку кресла, закрыл глаза, вздохнул со свистом и продолжал тихим голосом развивать свои мысли дальше:
— Нет, никуда я не пойду, лучше проглочу эту пилюлю. Пропади они пропадом, эти орехи! Борьба? Я не буду бороться! Я еще не окончательно сошел с ума, чтобы отстаивать свою личную собственность! Мы не боремся. У меня для этого нет сил. Нет борьбы. Борьба, борьба, борьба! Целый день борьба. Тинко напишет письмо в управление завода сиропов. Тинко донесет на меня. Тинко пойдет в городской совет. Расследование. Архивы… Нет! Это безумие! Лучше скромно оставаться в тени.