— Две их было, — прошептал Тинко, — видит бог, две. Об одной умалчивает, разбойник.
— Оставь, не так это важно, — ответила ему супруга. Ноздри у нее раздувались, грудь волновалась, а чечевица рассыпалась по всему столу.
Гранач заметил, что супруги Тинко шепчутся между собой, и продолжал делать внушения сыну:
— А мама очень плохо сделала, что заперла тебя от дяди Тинко в ванной. Я бы не запер. Нет. Пусть бы он тебя отколотил как следует, по крайней мере теперь не пришлось бы мне драть тебя…
Хотя Гранач и сам сдерживал руку, а остатки отцовской гордости еще тормозили силу ударов, все же шлепки звучали достаточно громко. Мы не можем точно указать число и силу этих шлепков, но их было вполне достаточно, чтобы выжать у Робики из глаз слезы, которые потекли через нос по тому месту, на котором у него в далеком будущем вырастут усы, а обида, боль и соленый вкус слез заставили Робику кричать таким громким голосом, что его слышно было далеко в округе. Этот плач заглушил все шумы и звуки, смех и крики детей, скрип качелей и вызвал на устах Тинконе улыбку. Она положила руку на кисть мужа и сказала:
— Вот видишь, отец, они все-таки порядочные люди, эти Граначи.
1955
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Выбирая из двух возможностей, что мне написать: предисловие или послесловие, я остановился на последнем, чтобы показать свое неприязненное отношение к этому жанру литературы. Как бы ни скромничал автор, но предисловие и послесловие бывают всегда в известной степени выражением его тщеславия. Прикрываясь маркой объективности, автор протаскивает в свои после- и предисловия самооценку своего творчества, делая это иногда совершенно непредумышленно, а его скромные указания на некоторые особенности книги являются не чем иным, как благопристойным вариантом самохвальства. Честное и открытое восхваление самого себя, пожалуй, все же приятнее, чем хвастливо краснеющая скромность, с которой некоторые авторы в преди- и послесловиях чуть ли не извиняются перед читателями за то, что осмелились опубликовать свои произведения.
Конечно, и меня подмывает дать читателю нечто вроде теоретического путеводителя, инструкции касательно наилучшего наслаждения моими сатирами, но я опасаюсь разногласий, которые может обнаружить читатель или критик между высказанными мною воззрениями и их художественным осуществлением, что только помешало бы вышеупомянутому наслаждению. Стоит ли отрицать, что было бы лучше всего просто так, с веселым бесстыдством, сказать несколько откровенных слов в интересах своих произведений, призвать внимание читателей к некоторым весьма дорогим нашему сердцу особенностям нашего художественного творчества, указать на его недостатки. Писатель мог бы сказать читателю, чтобы тот ценил его оригинальность, непохожесть на других авторов, обращал внимание не только на произведение в целом, но и на его отдельные части, на аллегории и на композиционные особенности, а также и на иронию, острие которой автор охотно направляет и на самого себя. Такая объективная самооценка, к сожалению, считается пока еще неуместной, так что, несмотря на всю склонность иронически относиться к себе, я должен воздерживаться от подобных литературных изворотов.
Вдобавок ко всему вышесказанному я должен сознаться, что за двадцать пять лет литературной деятельности написал много сатирических рассказов. Я считаю эти рассказы именно сатирами, а не юморесками и не фельетонами, но сообщаю об этом не для их повышенной оценки, а потому, что питаю пристрастие к объективности. Предлагаемый сборник содержит сатирические рассказы, которые я выбрал из всех написанных мною за период около двадцати пяти лет (1931–1955 гг.). Выбранные мною сатиры не претендуют на то, чтобы показать сущность общественной жизни страны за четверть века. Для этого понадобилось бы не один, а несколько томов, включая сюда и те сатирические рассказы, которые исчезли бесследно, погибли в исторической буре событий по воле различных обстоятельств. Некоторые из них погибли на войне, точно так же как гибнут бравые неизвестные солдаты: сгорели, были уничтожены бомбежками. Многие я сжег сам в период фашизма, боясь, что полиция может найти их у меня. Время тоже не пощадило части моих сатир: оно расправилось с ними с присущей ему беспощадностью, покрыв их прахом забвения.
Под каждым рассказом я поставил год его написания, как это я видел и в других сборниках. Это — хорошая и умная привычка, вот мне и захотелось последовать ей. В этом тоже есть иногда небольшая толика тщеславия: пусть узнают люди, как прогрессивно мыслил я уже тогда, когда было так трудно ориентироваться и находить правдивые и человечные художественные образы. Но и теперь, после освобождения Венгрии, это остается хорошей привычкой. Темпы развития у нас так стремительны, что проставление даты показывает своевременность некоторых рассказов даже в том случае, когда автор писал их не только для актуального использования, спеша догнать уходящие события. До освобождения страны сатирические произведения печатались обычно только после того, как над ними основательно успевали потрудиться ножницы цензуры. Отобранные для этого сборника рассказы восстановлены мною в их первоначальном виде, без цензурных купюр.