Тото играла кривым разрезным ножом и вдруг начала плакать, ловко роняя слезы на напудренный подбородок. Недаром Тото была артисткой — запаса слез хватало у нее на все случаи жизни. Но ведь вид нищего, подвязавшего здоровую ногу, чтобы казаться хромым и вызвать больше жалости у проходящих, производит такое же впечатление, как и вид настоящего калеки; то же самое можно сказать о театральных слезах Тото: они производили такое же действие, как если бы были настоящими.
Тото сидела у моего письменного стола, роняя капли воды, похожие на слезы, и очень вежливо угрожала мне:
— Или — или! Или аборт, или готовься стать отцом!
В этот момент жизнь навалилась на мои плечи всей своей тяжестью. Три тысячи пенгё — сумма, без всякого сомнения, огромная даже для сына банкира, но, может быть, мне ее и удалось бы достать. Однако кто может гарантировать, что ребенок, которого мы хотим лишить возможности появиться на свет божий, действительно мой, а не отпрыск того самого альпийского графа, который так нуждался в утешении? Обычно подобные типы настойчивы в своих домогательствах и физически хорошо развиты, а моральные устои Тото и без того не слишком крепки.
При мысли об этом кровь ударила мне в голову, а безупречное воспитание уже не могло сдержать во мне бунтарских порывов.
У людей моего типа бунт протекает обычно следующим образом: минимум того, что я мог сделать, — это затопать ногами, а максимум — запустить чернильницей в стену (бывают, конечно, и небольшие качественные отклонения от этого). Человека не напрасно учат во всех случаях жизни быть джентльменом, поэтому нет ничего удивительного, что я, не впадая в крайности, погрузился в задумчивость. Нет сомнения в том, что я не имел никакого отношения к будущему ребенку. Да и что общего может быть у меня с плодом любви какого-то там альпийского графа? Какое я могу иметь касательство к подобному ублюдку? Почему же именно я, потомок очень состоятельной семьи, к тому же нашпигованный самыми передовыми идеями, в двадцать один год должен стать отцом графского отпрыска? Если бы это еще был ребенок какого-нибудь бедняка, то, может быть, мое мировоззрение и взяло бы верх над возмущенными чувствами. Но ведь это не так! (В этот период моей жизни я был демократом только сверху вниз.) Ну, допустим, что ребенок не родится. Так почему же жизненные проблемы господина графа должны быть решены с помощью именно моих денег?
Никогда! — подумал я про себя. Пусть Тото утрясет это дело со своим альпийским графом! Но взглянем на другую сторону медали. Ведь рассматривая дело с точки зрения самого положительного мировоззрения и присущего мне человеколюбия, надо все-таки признать, что Тото, вот эта самая Тото в шелковых чулочках и леопардовой шубке, просто жертва эксплуатации, и тот факт, что она сама не считает себя таковой, ничто в существе дела не меняет. Это красивое стройное дитя городских низов ошалело от одного вида графского герба, а корона с семью зубцами повергла ее ниц и заставила мечтать о судьбе мадам Дюбарри и Анны Болейн. Так пестрая мишура, прикрывающая низменные стремления героев кинофильмов и подобных им «деятелей» нашего века, продолжает находить везде свои жертвы.
Бедная Тото, моя прекрасная, белокурая, единственная любовь! Твои розовые домашние туфельки втайне я ставлю гораздо выше очень многого на свете, и я обещаю, что не покину тебя в беде! Поступив так, я подавлю в себе всякую романтику, отточу и отшлифую все свои моральные принципы и, вырвав тебя из когтей господ графов, спасу для любви! Таким образом, основываясь в своих размышлениях на несколько индивидуальном диалектическом методе, я буквально в самое краткое мгновение превратил этот сугубо личный вопрос в принципиальную основу моего мировоззрения. Чьим бы ни был этот плод, моим или графским, но для сохранения своего престижа и нравственности я должен помочь ему перейти в лучший мир, хотя он еще и не появился в этом. Да и в конечном счете нет ничего удивительного в том, что в нашей замечательной жизни никогда не исправляет ошибки тот, кто их совершает. Можно даже сказать, что люди для того и созданы, чтобы исправлять ошибки других.