— Хорошо, — сказал я Тото. — Не бойся ничего и экономь слезы, ведь им тоже может прийти конец, а когда у человека иссякают все слезы, он бывает вынужден броситься в Дунай. Завтра ты получишь три тысячи пенгё.
Едва Тото успела выйти из комнаты, как появился запыхавшийся и раскрасневшийся господин Нулла. Совершенно неожиданно ему повысили жалованье, и от счастья лицо его то краснело, то бледнело, меняясь как светофор. На его челе было написано полное удовлетворение жизнью, но вместе с тем заметно было, что он всегда готов спрятаться в свою раковину при первом же жизненном ударе, припасенном для него мировой историей (как то: увеличение квартирной платы, налогов, стоимости электроэнергии или трамвайных билетов) и проделает это быстрее, чем улитка.
— Стоит работать. Стоит работать, — сказал он дважды и прищелкнул языком.
По окончании рабочего дня мы с ним вместе пошли домой. Под ногами у нас скрипел только что выпавший снег, а господин Нулла так и сиял от счастья. Мы беседовали о жизни (говорили о ней, как о некоей нашей общей знакомой), и наш разговор был таким задушевным, как это бывает лишь между совсем чужими людьми.
У господина Нуллы имелась четкая, ясная теория, применимая ко всем случаям жизни. Под словом «человек» он подразумевал «обыватель», а глагол «жить» означал для него есть, спать и работать. К жизни он не испытывал никаких агрессивных чувств, уважал ее, но не слишком. Он принадлежал к людям, которые читают в кровати перед сном. Почитав минут десять, он громко зевал и тушил свет. Внутреннее бунтарство, окраска и формы которого определяют облик человека, было, по его мнению, лишь естественной пылкостью молодости. У господина Нуллы такое внутреннее бунтарство выражалось в том, что он ругал государственный строй, когда у него застревала монета в телефоне-автомате, но, когда старое правительство сменялось новым, он всегда оплакивал старое. «Es kommt nie was besseres nach», — любил он говорить по-немецки (что значит в вольном переводе «хрен редьки не слаще»). Господин Нулла был преисполнен глубокого доверия к пословицам.
— Зачем мне жаловаться, сударь вы мой! — объяснял он мне. — Я сыт, люблю свою семью и получил прибавку в сорок пенгё. На войну мне больше не надо идти, ну а если все пойдут, то и я не отстану. Меня это совсем не беспокоит.
Господин Нулла стряхнул снег с пальто и попрощался со мной. Я же поспешил обратно в банк. Некоторые чиновники еще продолжали работать, господин Вимпич заканчивал вечерний обход, проверяя тех, кто остался на сверхурочной работе..
— Вы здесь? — коротко спрашивал Вимпич.
— Здесь, — со счастливой улыбкой отвечал спрошенный, радуясь тому, что начальник личного отдела отметил его прилежание.
— Надо лучше использовать рабочее время, а не откладывать работу на сверхурочные часы, — охлаждал трепетные надежды чиновника господин Вимпич.
До шести часов вечера работать обязаны все, но до десяти вечера задерживаются лишь одни идиоты: таких людей все хвалят, но повышения по службе им никогда не дождаться.
Я уселся за свой письменный стол против несгораемой кассы и задумался. Откуда достать денег? Отец не даст, взаймы просить не у кого. Среди людей денежных у меня нет друзей, а у моих друзей нет денег. Касса стоит в углу, неподвижная и немая, похожая на жандарма. Что если?.. Нет. Даже подумать страшно. И потом, что это за мелкое воровство? Разве мой отец сделал бы такое? Никогда! Никогда! Он никогда ничего не крал из кассы! Разве только саму кассу, да, именно саму кассу…
Мне пришло в голову, что господин Нулла иногда днем оставляет кассу открытой. Достаточно подойти к ней — и деньги у меня в кармане. Неужели преступление — такая простая вещь? Один шаг, и человек преступает границы дозволенного, становится вором, умерщвляет эмбрионы, сталкивается с какими-то там судебными параграфами, вступает на скверный путь, но может совершить и прекрасные поступки. Гораздо легче вести себя хорошо, чем плохо. Куда проще положить два филлера в церковную кружку, чем украсть из нее хотя бы один. Человек сделает шаг, и вот уже о нем идет слава, что он «честный парень». Потом еще шаг, и вот он уже «злодей». В первые два десятилетия жизни человек очень многое воспринимает. Ему, например, говорят: «Провидение карает плохих людей!» Допустим, что это так. Но кого можно назвать плохим человеком? — «Того, кого в конце концов казнят». Ну, а кто казнит плохого человека? — «В конце концов плохого человека всегда казнит хороший».