— Вы хотите сказать, что подозрение падает на меня?
Вимпич даже вскочил со своего места.
— Бог с вами, дорогой мой друг! — воскликнул он, обнимая меня. — Да вы с ума сошли! Подозревать вас? Что за безумие! Слышали ли вы когда-нибудь что-либо подобное! Вы просто поражаете меня своей мнительностью! Неужели вы думаете, что я с ума спятил? Я потому и просил вас прийти ко мне по поводу этого дела, что рассчитывал на вашу помощь. Будем говорить прямо, как люди, стоящие выше всяких подозрений, и как джентльмены. Сейфом ведает господин Нулла, не так ли? Благодаря этому обстоятельству мы должны обратить внимание именно на господина Нуллу, хотя он сам заявил нам о пропаже денег. Все же я не могу подозревать никого другого, если у меня нет для этого веских причин. Ведь кроме господина Нуллы, к кассе имеете доступ только вы, то есть человек, на которого не может пасть даже тени подозрения, так как нам известна и ваша семья и материальная обеспеченность. Таким образом, волей-неволей приходится подозревать все же господина Нуллу.
— Но ведь господин Нулла…
— Я знаю, что вы хотите сказать. Господин Нулла уже пятнадцать лет безупречно выполняет свои обязанности. Это, конечно, так. Но что это доказывает? Ровно ничего, кроме того лишь, что перед нами не легкомысленный растратчик, а запутавшийся несчастный человек. Может быть, у него картежный долг или какая-нибудь любовная история. С такими типами это часто случается. Значит…
— Но господин Нулла ни в чем таком не замешан…
— Я вижу, что вы хотите стать на его защиту. Но зачем вам его защищать, если я на него и не нападаю? Разве я назвал его вором? Ничего подобного! Я просто стараюсь разобраться в данном деле, а для этого я послал по следам господина Нуллы Дегре, частного сыщика нашего банка. Господин Дегре — человек очень обстоятельный и пользуется нашим доверием. Он, конечно, все пронюхает. Это такой человек, что за один день может узнать больше, чем мы за целый год! — Господин Вимпич сделал небольшую паузу, задумчиво покрутил двумя пальцами вокруг подбородка и продолжал: — Мне жаль этих несчастных! Мы делаем все возможное, чтобы наши служащие были довольны, и все же… у них голова идет кругом от больших денег. При всей моей жалости, я не могу допустить, чтобы в банке случилось что-нибудь подобное. Поэтому я и прошу вас помочь мне в нашем расследовании.
Я встал с кресла и засунул руки в карманы, чтобы Вимпич не увидел, как дрожат у меня пальцы.
— Извините меня, но я решительно утверждаю, что деньги взял не Карой Нулла!
— А кто? — с любопытством спросил Вимпич.
— Их украл я.
Вимпич выскочил из-за письменного стола и расхохотался. Но смех быстро замер у него на устах, а лицо приобрело какое-то важное и торжественное выражение. Он несколько раз прошелся по кабинету, потом подошел ко мне, положил свои волосатые руки мне на плечи и заговорил голосом по крайней мере на октаву ниже обычного:
— Послушайте меня, сынок! Я говорю теперь с вами не как начальник, а как ваш доброжелатель, почти как отец. Я оцениваю благородство вашего поступка: вы ценой своего общественного положения — я бы сказал, ценой жизни — хотите помочь коллеге, попавшему в беду. Это, конечно, прекрасно. Но я спрашиваю: какой смысл в этом рыцарском жесте? Ведь мы в конце концов все же доберемся до истины, а ваше ложное заявление может только отсрочить установление истины, но не помешать ему. Давайте разберемся. Если вам нужны три тысячи пенгё, вы идете к отцу и говорите ему: «Дай мне три тысячи пенгё, папа!» Может быть, такая просьба и вызовет небольшую семейную бурю, может быть, последует строгое отеческое внушение, выговор за ваше легкомыслие, но сумма, в которой вы нуждаетесь, все же в конце концов окажется у вас в руках. Ваш отец является генеральным директором целого банковского концерна, стоит во главе тридцати промышленных предприятий, а вы хотите, чтобы я поверил, что сын вашего отца вор? Я вам скажу больше: допустим, что я увидел бы своими собственными глазами, как вы берете из кассы три тысячи пенгё, вы, должно быть, думаете, что в таком случае я поверю, что вы вор? Ничего подобного! При таком солидном общественном положении, как ваше, человек может быть самое большое ветреником, но вором — никогда. Я способен любоваться вашим поступком, хотя мне и кажется детской сентиментальностью, когда кто-нибудь берет на себя чужую вину. И все-таки даже этот ваш поступок доказывает лишь одно: вы сын достойных родителей.