Шестой мальчик, получивший белый флажок, заревел во весь голос, швырнул флажок на пол и потребовал, чтобы ему дали красный. Отцу мальчика стало так стыдно, что он сильно отшлепал сына, хотя — и я могу за это поручиться — у мальчика не было никаких революционных тенденций. Мой отец, наблюдавший, нахмурив брови, за этой сценой, покачал головой и сказал:
— Сумасшедшие родители! Разве можно наказывать ребенка на виду у всех? — (По его мнению, детей можно пороть только дома, когда никто из посторонних не видит.)
Однако внимание моего отца очень скоро целиком сосредоточилось на поклонах многочисленным чиновным особам, присутствовавшим в опере: он то низко кланялся, то слегка кивал, то приветливо махал левой рукой, то натянуто улыбался, а то и вообще отвечал на поклон еле заметным движением век. Все зависело от того, кем был его знакомый — государственным советником или каким-нибудь другим должностным лицом, стоящим выше или ниже отца по служебной лестнице; с лицами, которым была известна вся подноготная его финансовых дел, отец обменивался просто понимающими взглядами. Иногда при виде хорошего знакомого он подталкивал локтем мать, и тогда они оба начинали отвешивать поклоны, восклицая: «Как вы поживаете? Что поделываете? Как вырос ваш сын! И как он похож на мать!» Такие замечания и вопросы они доводили до слуха своих собеседников, приставив ко рту рупором ладони, если, например, знакомые сидели где-нибудь в ложе второго яруса (хотя на таких скромных местах те могли оказаться лишь по воле несчастного случая). Но смех, визг и шумная возня детей, к которым примешивались звуки настраиваемых скрипок, гобоев, арф и контрабасов, создавали такую адскую какофонию, что взрослые были лишены возможности переговариваться между собой. В партере и в ложах они только улыбались и обменивались знаками друг с другом, как глухонемые. Иногда родители заставляли и меня отвешивать низкий поклон, как, например, когда в ложу первого яруса вошел начальник моего отца Казмер Хураффи вместе со своей семьей, состоявшей из пяти человек; на каждой из дам в том самом месте, где их груди, прощаясь с внешним миром, мягко прячутся за шелк и бархат туалетов, покачивались сверкающие кресты, похожие на маятники часов в стиле ампир.
Вообще на детских спектаклях можно было видеть всех, кто имел какой-либо вес в обществе. Был там министр просвещения, сопровождаемый двумя белобрысыми детьми и женой в стиле рококо с таким юным лицом, что она казалась моложе своих отпрысков. В парадной ложе занял место городской голова и его три рыжих озорных сына, бросавших бумажные шарики за шиворот сидящих внизу зрителей. Так как бумажные шарики сыпались из ложи городского головы, то пострадавшие только улыбались, терпеливо и благожелательно. Недалеко от ложи городского головы сидел мужчина с тройным подбородком, доктор Гунар, генеральный инспектор учебного округа, страстный писака, которого не мешало бы заставить выучить наизусть все, что он насочинял за свою долгую жизнь. В силах ли я перечислить великое множество людей, которых мы собирательно называем «сливки общества»? Директора банков, их увешанные бриллиантами жены и приятно пахнущие потомки, директора предприятий, выдающиеся деятели искусства и печати, весь генеральный штаб разных благотворительных обществ, специально созданный, вероятно, для игры в бридж, и т. д. и т. п.
Я могу смело утверждать, что здесь был «весь город», хотя я и не видел среди зрителей ни монтера, ни дворника, ни подметальщика улиц. Но разве они идут в счет? Отец угостил меня конфетами и погладил по голове (все эти необычные нежности были, конечно, предназначены не мне, а общественному мнению). Кэт тоже получила конфету, которую она и сосала, передвигая ее между зубами липким языком цвета пережженного кофе.
Я сидел рядом со своей гувернанткой, а по правую сторону от меня разместилась весьма благовоспитанная и добропорядочная семья. Она состояла из трех человек: мать, такая толстая, что вокруг ее обручального кольца набегали жирные складки кожи, отец, такой худой, что его обручальное кольцо болталось на пальце, и их ребенок — девочка шести-семи лет, похожая на маленького желторотого цыпленка, каких обычно находят в шоколадных пасхальных яйцах.