Людцов медленно присел на корточки и сунул руку в чёрствую воду книг. Она по локоть пропала в грубой глубине книжного массива. Кибернетик что-то там копался, словно пытаясь ухватить за хвост заветный экземпляр. Через секунду он извлёк наружу заключённую в твёрдую обложку книженцию - "Герой нашего времени". Тяжёленький, синий томик трепыхался в руке Людцова - так себе рыбёшка. Классическая русская проза, благородненькие нравы, благоухание девятнадцатого века - это не совсем то на что рассчитывал кибернетик: где он, а где девятнадцатый век. Его игра в маркиза де Людцова покоилась на совсем иных ассоциациях. Никакого благородства лишь кривляние, аристократизм как способ заявить о своём втором дне, дворянская честь в данном случае выглядела неуместно, она болталась между ног, как пенис импотента. Для кибернетика суть аристократизма носила совсем другой характер, впрочем, вполне может быть и печоринский, если хорошенько подумать. Знатность - это прежде всего серная кислота издевательства над всем на свете, это возможность иронически сигануть в бездну, лёгкие ненавязчивые поиски себя в глубинах падения. Ну при чём здесь достоинство и честь, скажите мне, пожалуйста. Людцов дегустировал свой грех в разных комбинациях и с понятием аристократизма он воспринимался особливо сладко, с едва уловимой, пикантной горчинкой. Все эти графини и маркизы были лишь уловкой, чтобы поглубже и послаще пасть. Он взял его на вооружение чтобы более явственно вкусить смрад собственной низости. Эх, Михаил Юрьевич, Михаил Юрьевич, если бы вы только знали уровень нашего плинтуса, в каких тошнотных отбросах мы ползаем - Печорин отдыхает. Людцов развернул книгу, она открылась где-то на середине, словно сама собой развернула бледные ноги. Он начал читать с первого попавшегося места: "... Вдруг что-то похожее на песню поразило мой слух. Точно, это была песня, и женский свежий голосок, - но откуда? Прислушиваюсь - напев странный, то протяжный и печальный, то быстрый и живой. Оглядываюсь - никого нет кругом; прислушиваюсь снова - звуки как будто падают с неба. Я поднял глаза: на крыше хаты моей стояла девушка в полосатом платье, с распущенными косами, настоящая русалка. Защитив глаза..." Людцов захлопнул томик и швырнул его обратно в кучу сваленных книг. Эх ты чёрт и как такое сегодня можно читать - сентиментальщина. Как же ты, Печорин, высокопарен и наивен в своих демонических потугах, это с претензией сервированный стол для дружеской попойки, а не демонизм. Забраться на край Мироздания, чтобы предаваться изжившим себя, романтическим грёзам давно минувшего - нет уж, увольте, это не для меня.
Людцов снова нагнулся и, не глядя, подхватил лежащую сверху, слегка обрюзгшую книгу - пухленький том Кибериуса "Человек и ксеноморф: история взаимоотношений". Посмотрим-посмотрим. Не самое лучшее чтиво, но уж лучше это, чем слащавенький бред романтизма. Открыв книгу, Людцов пропустил вступительную статью и начал прямо с рабочего текста монографии. Постепенно книженция, вопреки ожиданию, затянула.