Мадам проводила меня в комнату, последнюю свободную комнату, выходящую окнами на улицу. К этому времени мы уже были друзьями, и наша дружба восходила к давним временам.
Я осмотрел свое новое жилище и остался доволен. Затем в наилучшем расположении духа уселся в кресло. Тут же, не спрашивая, я узнал имя феллашки — хозяйка позвала ее. Вскоре она явилась в мою комнату, неся простыни и одеяло, и принялась застилать постель. Я с удовольствием наблюдал за ней, разглядывая ее во всех подробностях. Да, господин Махмуд Абуль Аббас, девушка хороша. Более того — прекрасна, да еще и с характером. Она украдкой бросила на меня взгляд, но я тут же перехватил его и улыбнулся:
— Я счастлив, Зухра…
Она продолжала свое дело, будто не слыша меня.
— Да продлит аллах твою жизнь. Я будто вернулся в родную деревню…
Она наконец улыбнулась.
— Твой покорный слуга Сархан аль-Бухейрн, — представился я.
— Бухейри? — не удержалась она.
— Из Фиркасы, что в Бухейре.
— А я из Зиядии.
— Надо же! — вскричал я вне себя от радости, будто это совпадение, что мы оба из одной провинции, уже само по себе должно принести нам счастье.
Зухра застелила постель и собралась уходить.
— Останься еще немного, — попросил я, — мне столько нужно тебе сказать.
Но она покачала головой с невинным кокетством и вышла.
Да, она спелый плод, и мне остается только сорвать его. Я люблю ее, во всяком случае она мне небезразлична. Мне хочется уединиться с ней где-нибудь подальше от этого пансионата, в котором наверняка некуда деваться от посторонних глаз.
За завтраком я познакомился с двумя занятными старцами. Старший из них, Амер Вагди, — живые мощи, мумия, однако не лишен жизнерадостности. Он, как мне сказали, бывший журналист. Другой — Талаба Марзук. Мне уже приходилось слышать это имя. Он из тех, на чье имущество был наложен арест. Но мне не ясно, что привело его в этот пансионат. Он возбудил мое любопытство — меня всегда привлекает любой чем-то выделяющийся человек, даже если он преступник. Кроме всего прочего, Талаба Марзук принадлежал к тому классу, которому мы пришли на смену. Вот он прячет глаза в чашке, украдкой поглядывая в мою сторону. По отношению к нему у меня возникли противоречивые чувства. С одной стороны — злорадство, с другой — сострадание. И в то же время во мне родился какой-то безотчетный страх при мысли о конфискации богатства. Мне вспомнилось утверждение о том, что, если кто хоть раз совершил убийство, он может привыкнуть убивать!
Однажды Амер Вагди, видимо желая сделать мне приятное, сказал:
— Я рад, что ты работаешь в области экономики. Сегодня государство видит основную опору в экономистах и инженерах.
Я вспомнил Али Бекира и усмехнулся.
— В наши дни, — продолжал старик, — государство опиралось на красноречие.
Я скептически рассмеялся, полагая, что тем самым выражаю наше с ним общее мнение, однако старик, как мне показалось, возмутился, и я понял, что он не критиковал, а лишь констатировал факты прошлого.
— Нашей целью, сынок, было пробудить народ, — сказал он. — И народ пробудился благодаря словам, а не инженерам или экономистам!
— Если бы не ваше поколение, выполнившее свой долг, то и наше поколение не было бы тем, что оно представляет собой сейчас, — сказал я, пытаясь оправдаться.
Талаба Марзук хранил упорное молчание.
Ко мне снова вернулось ощущение свежести и безмятежности. Любовь к жизни овладела мной, оживила мою душу, словно это ясное утро, словно чистая голубизна моря. Днем я работал, затем пообедал с Сафией в нашей старой квартире. Она смотрела на меня испытующим взглядом, а я натягивал на лицо маску грусти, жаловался ей на неудобства пансионата, на холод в комнате.
— Невыносимая жизнь, дорогая моя, поэтому я поручил маклеру подыскать мне приличную квартиру.
Сафия в ответ повторяла одно и то же: я, мол, подлец и сын греха, а я думал только об одном — когда же я, наконец, избавлюсь от нее.
Вернувшись в пансионат, я увидел Зухру — она несла кофе в комнату Амера Вагди. Большие часы ударили пять раз, и я попросил чаю. Зухра пришла, сияющая, как нарцисс. Когда она подавала мне чашку, я коснулся ее руки и прошептал:
— Только ради тебя я запер себя в этих четырех стенах…
Она потупилась, чтобы не выдать своих чувств, и, повернувшись, направилась к двери. Но прежде чем она вышла из комнаты, я успел сказать ей:
— Я люблю тебя… He забывай этого никогда.
На следующий день мы вновь встретились в это же время. Мне хотелось узнать о ней побольше.
— Что привело тебя сюда из Зиядии? — спросил я.
— Хлеб… — ответила она на деревенском наречии.
Она рассказала мне о своих родных, о причине бегства из деревни, о том, как нашла убежище у мадам.
— Но ведь она иностранка, — страстно сказал я, — а пансионат, как тебе известно, — это базар!
— Мне знакомо и поле и базар, — сказала она уверенно.
Странно. Вначале она не показалась мне уж настолько наивной. Может быть, не стоит понимать буквально все, что она рассказывает? Ведь те, кто бегут из деревни, бегут для… Гм!
— Зухра, все это случилось для того, чтобы мы встретились здесь! — горячо сказал я.
Она посмотрела на меня с сомнением.
— Я люблю тебя, Зухра… Именно это я хочу тебе сказать…
— Хватит! — пробормотала она.
— Нет, не хватит, пока я не услышу подобных слов из твоих уст, пока не заключу тебя в свои объятия…
— Так вот о чем ты мечтаешь!..
— Никогда не узнаешь, каков плод на вкус, пока не попробуешь его.
Она ушла с ясным лицом, на котором не было и тени смущения или гнева. Я поздравил себя с первыми успехами и вдруг с новой силой ощутил тоску по семейной жизни. Я всей душой хотел бы этого, если бы не… Да, если бы не… Прочь, прочь, смертельно надоевшие мысли.
К нам прибавилось два молодых человека — Хусни Алям и Мансур Бахи. Я рад был познакомиться с ними, так как по природе своей склонен к расширению круга знакомых и друзей и всегда смотрю на новое лицо глазами исследователя. Хусни Алям происходил из древней семьи города Танты. Знатного рода, владелец ста федданов земли, красивый, крепкого телосложения — такому любой позавидует. И хотя я ненавижу класс, к которому он принадлежит, тем не менее был бы в восторге, если бы счастливый случай позволил мне подружиться с кем-нибудь из его представителей. Легко вообразить, какую жизнь ведет подобный молодой человек.
Что касается Мансура Бахи, то этот юноша другого сорта. Он диктор на радиостанции в Александрии и брат крупного чина из госбезопасности. Сам он словно изящная статуэтка с чистыми, невинными чертами лица, какие бывают только у детей. Как отыскать ключ к нему, как найти путь к его сердцу?
Сидя в большом кресле, я ждал, пока Зухра поставит на стол чашку, потом взял ее за руки и привлек к себе. Потеряв равновесие, она упала на меня. Я крепко обнял ее и поцеловал в щеку. Зухра оттолкнула меня своими сильными руками, выскользнула из объятий и выпрямилась, нахмурившись. Я посмотрел на нее с опаской, затем ласково улыбнулся. Она, кажется, сумела перебороть себя — лицо ее осветилось, словно море в погожее осеннее утро. Я поманил ее к себе, но она не шевельнулась. Тогда, охваченный безумным желанием, я бросился к ней и, схватив в объятия, прижал к груди, не ощутив заметного сопротивления. Губы наши встретились в долгом поцелуе, запах ее волос опьянил меня.
— Приходи ко мне ночью, — прошептал я ей на ухо.
— Чего ты хочешь? — насторожившись, спросила она.
— Я хочу тебя, Зухра…
На лице ее появилось суровое выражение.
— Ты придешь? — настаивал я.
— Чего ты от меня хочешь? — повторила она свой вопрос.
Я уже успокоился и осторожно ответил:
— Побеседовать. Я хочу рассказать тебе о своей любви!
— Но ведь ты это делаешь и сейчас…
— Поспешность и страх портят всю радость!
— Мне не нравятся твои мысли.
— Ты плохо думаешь обо мне.
Она покачала головой, как бы давая понять мне, что ей все ясно, и, улыбнувшись, вышла.
Печаль и разочарование охватили меня, и я сокрушенно воскликнул: «О если бы она была из порядочной семьи… если бы у нее было образование или капитал!»